я ненавижу свои сны (с)

Ты никого не ждешь. Ты перестал лелеять надежду на то, что кто-то здесь появится. Если кто-то все же заходит, то ты можешь только равнодушно взглянуть, мельком... и хватит. Если заходит мать, то ты чувствуешь на себе горячи слезы. Много слез, обжигающих, но пустых. Пустых, потому что они тебя не трогают. Никогда не трогали. Если приходит отец, то ты слышишь его ровное дыхание, различаешь его сквозь зловещую тишину и еле-еле прорывающиеся крики и стоны. Ровное дыхание. Редко когда оно учащается. И это тебя тоже не трогает. Если заходит... нет, больше к тебе никто не заходит. Ты настойчиво задавал себе вопрос «почему?» до тех пор, пока не пробыл здесь, в этой сырой и узкой камере, около часа. Потом любые «почему» ушли на второй план, уступив место вещам более важным: «как выжить?», «как не сойти с ума?». Теперь и это в прошлом, так как очевидно то, что ты уже мертв. Воспаленный разум диктует тебе это снова и снова, а глаза видят тому подтверждение: твоя кожа почти прозрачна под слоем пыли и грязи; кровоподтеки и ссадины почти не заживают. Ты проводишь свободное время в одной позе: ноги согнуты в коленях, руками обхватываешь гудящую голову эндрю, у меня в голове какие-то жуки. “Время еды, ублюдки», - у тебя эта фраза вызывает только тошноту, однако, пустой желудок и в этом тебе отказывает, поэтому ко всей твоей физической боли прибавляется еще и эта. Ты не знаешь ни дня недели, ни времени и в этом есть несомненный плюс: ты не можешь сказать, сколько времени прошло с момента приговора. Даже если бы ты знал, это ничего не дало бы. Только слабое чувство разочарования и огромное — беспомощности. Ты все чувствуешь остро, но слабо, потому что боишься, что боль или что-то еще разорвут тебя, если ты вдруг проявишь признаки жизни. Поэтому ты тщательно выработал тактику: ни звука, ни шороха. Может быть тогда смерть не заметить тебя и пройдет стороной. Если, конечно, она уже тебя не настигла.
Большинство кровоподтеков ты ставишь себе сам: проверяешь, жив ли еще. Но физическая боль слабо возвращает к реальности, а руки итак уже все в синяках. Твоя не подводящая система притворяться мертвым подводит. Подводит она тебя и тогда, когда открывается тяжелая дверь: не хочешь, а все равно смотришь, кто там. Но обычно это отец или мать. Или они вместе. Тогда это невыносимо, потому что слишком уж много в твоей камере людей, слишком много того, что за этими стенами.
А вот сегодня все по-другому, но ты замечаешь это не сразу. Железный трон засов со звоном и скрипом отодвигается, но дверь поддается не сразу. Тот, кто стоит за ней, видимо, отворяет ее в первый раз. Но твой ум растерял остатки гибкости, и ты не замечаешь этого факта. Не замечаешь также, что шаги за дверью робкие, вымученные. Дверь, наконец, отворяется, но ты не спешишь поднимать головы: рано. Пусть войдет. Пусть проявит себя, свою сущность. Здесь все проявляют свою сущность, и ты на поверку оказался трусом. Каков вошедший — тебе пока не интересно.
Твой гость еще неуверенно топчется на пороге, а в тебе уже потихоньку просыпается любопытство. Это не  обычное человеческое любопытство, это что-то вроде спортивного интереса. В последнее время тебе нравится вот так смотреть исподлобья, старательно перед этим собирая всю свою волю, силы, злость для этого единственного взгляда. Когда получается - надсмотрщик роняет миску с едой, когда нет — ты заслуживаешь прозвища сумасшедшего. Иногда можешь еще и посмеяться, но для этого силы копить приходиться в два раза дольше.
За размышлением замечаешь, что твой гость зовет тебя. По-имени. Это может означать только одно: это не тюремщик. Но твоя логика уже давно прогнила, подобно этим стенам, и ты кидаешь на вошедшего тот один-единственный взгляд.
- Регулус?! – даже в том состоянии, в котором ты теперь постоянно находишься, ты не скрываешь удивления. Регулус... Мерлин, зачем он здесь? Первая мысль: встать, обнять своего лучшего друга, вторая: что ему от тебя нужно. Ведь так или иначе, ты не видел его с тех самых пор, как ушел на это задание с Лестрейджами и Блэк, а это, даже по азкабанским меркам, много, и не нужно точных цифр. Ты все же пытаешься встать, не сразу у нас сложилось, спасибо тебе у получается, но когда ты все же поднимаешься на ноги, облокотившись на стену, замечаешь разительные перемены. Вас с Регулусом друг от друга отделяет не несколько метров, вас отделяют несколько лет: он похудел и осунулся, но все же сохранил в себе этот треклятый аристократический лоск. Ты стоишь перед ним, словно нищий или старец, и не заметить перемены невозможно.
- Тебя не должно здесь быть, уходи. Тебя не должно касаться все это, - рукой указываешь на грязь на полу, на свою одежду, на тусклый свет из узкого окна. - Тебе просто нельзя марать обо все это руки... Так ведь? Так ведь говорила тебе твоя мать?! - приступ кашля мешает тебе закончить фразу. А ведь ты хочешь сказать ему все то, о чем думал перед судом: почему он не пришел, почему? Потому что аристократам нельзя лезть во все это дерьмо, так? Ты и сам это прекрасно знаешь. Хочешь еще спросить что-то о Лорде, но страх берет верх над любопытством. Ты и без того обвинен в том, чего, фактически, не совершал. - Как там на воле, Рег, как там на-во-ле? – нарочно говоришь дружеским тоном, называешь его так, как в школьные годы. Все верно, вы же друзья... лучшие друзья. Оставляешь вопросы без ответа, потому что борешься с желанием врезать ему. Заносишь руку, но, шатаясь, плавно спускаешься на пол. Ты растратил все свои силы на бестолковые крики... а нужно было хорошенько ему врезать.

Слова сожаления, это тихое «Барти...», чего он, Мерлин его возьми, от тебя хочет? Чего хотят и отец, и мать? Почему бы им всем просто не оставить тебя в покое? Оставить гнить здесь, в этой камере, в одиночестве. В конце концов это то, чего они все хотели. В особенности Регулус. Иначе почему он до сих пор не был здесь? Ответ очевиден и прост, и ты его знаешь. Внезапно обида, которую ты столько держал в себе, берет верх над остатками разума. Разве это ты должен сидеть здесь? Разве все, что вы делали, вы не совершали вместе? Разве не были лучшими друзьями? Разве общая идея не владела вами в равных долях? Разве не ты поддержал его тогда? Видимо, все эти вопросы так и останутся без ответа: ты просто не можешь их задать - задыхаешься от приступа своей беспомощности.
Регулус касается твоего запястья, и ты борешься с внезапно подступившим приступом тошноты, но не в силах отдернуть руку. От злости и беспомощности тебя бьет озноб, тело сотрясается, словно бы под ударами невидимого кнута.
- Тебе... жаль? – думаешь про себя, не в силах произнести это вслух, - Какое благородство! Заслуживаю ли я этого? Несомненно, нет. Это жалка подачка свыше, еще одно доказательство твоего невозмутимого аристократизма. Эти взгляды... сожаление в глазах... все же они полны отвращения... Еще бы! Кому понравится сидеть здесь, в этой сырости и вони? Разница в том, Рег, что даже если ты и получаешь от этого минутное удовольствие, тешась своим благородством, то все равно в любой момент ты можешь отсюда уйти... а я — нет. Так что твои извинения по меньшей мере фальшивы. Я вижу, как тебя передергивает, ка эта грязь задевает твой эстетический вкус...
- Убери от меня свои ру... — хочешь закончить, но... Но сквозь пелену этих рваных мыслей и фраз до тебя доходит лишь одна фраза, которая заставляет тебя напрячься и слушать внимательно — уничтожить Темного Лорда, Барти. Сперва ты не веришь тому, что слышишь, ведь этого, и вправду, не может быть. Что значит «уничтожить»? Да разве ему, жалкому мальчишке, это под силу? Видимо, он еще в большем безумстве, чем ты, раз посмел о себе такое возомнить. Уничтожить Темного Лорда не возможно, ибо его могущество не знает предела... - так вас учили, это ты знаешь наверняка. Но эта узнаваемая решимость в глазах твоего лучшего друга, когда все мускулы его лица, как один, напряжены... Если бы ты не знал Регулуса, то рассмеялся бы такому сумасшедшему заявлению, но отчего-то тебе не до смеха. - Что ты сказал? Что значит «уничтожить»? — от злости и ярости в тебе словно бы прибавилось сил, и ты вскакиваешь на ноги. - Ты в своем уме, Блэк? Темный Лорд дал мне больше, чем все вы, и ты думаешь, что я позволю тебе уйти, не отказавшись от своих слов? — Твое смятение, метания от «хорошей» стороны к той, «плохой», завершила одна-единственная фраза. Любопытно, правда? С тех пор, как ты оказался здесь, ты так и не смел признаться себе в том, что предан Волан-де-Морту, но сейчас... Раньше все это было игрой, не больше, чем мальчишеское желание доказать, что ты чего-то стоишь, разозлить отца и мать, просто последовать за своим лучшим другом, в конце-концов. Тогда даже казалось, что ты способен на убийства и пытки, что ты способен исполнить любой приказ, но потом... Потом, когда ты стоял напротив своих жертв, беспомощных, но все же стойких, твоя уверенность пошатнулась, а от игры не осталось и следа. Больше всего тогда тебе хотелось вернуться домой, к отцу, и рассказать ему все. Но вас поймали. И он тебя предал. Предал собственного сына, который был ни в чем не виноват! А потом тебя предал и твой лучший друг. А теперь ты вдруг осознал, что тем единственным, кто никогда тебя не предавал, был Темный Лорд. По крайнем мере он тебе никогда ничего не обещал, в отличие от остальных. Отец, как все нормальные отцы, должен был любить тебя. Регулус, как лучший друг, тоже. Теперь же они все гуляют на свободе, а ты гниешь здесь. - Темный Лорд... — ты говоришь громко, не страшась, что тебя услышат. В этих стенах и не такое можно услышать, ты это знаешь наверняка. - Это все, что у меня есть, Блэк, и ты не отнимешь этого у меня, просто не сможешь... – хочешь сказать что-нибудь еще, но на глаза наворачиваются слезы, тебе не хватает воздуха, а в голове лишь одна мысль - «предатель».
Как это могло случиться? Вы были верными оба, вы готовы были выполнить любой приказ, готовы были служить... Ты был готов, а Регулус — нет. Не стал бы он стоять на коленях, он же аристократ...
Решение в воспаленном мозгу приходит не сразу. Регулус все еще стоит к тебе спиной, плотно завернутый в дорожный плащ, немного грязный, но это не проблема, если ты владеешь парочкой подходящих заклинаний. Он стоит так, словно бы сказал все, но ты требуешь объяснений, а твои слова не находят отклика. Смеется он над тобой, что ли? Или вовсе не считает тебя угрозой? Наверняка, ведь посмотри на себя, на свои немощные руки, на дрожь в коленях... Несколько резких шагов — и ты оказываешься за его спиной. Резко разворачиваешь его к себе — видит Мерлин, на это уходит большинство сил, которые у тебя еще остались — и хватаешь его за горло. Длинные ногти впиваются в тонкую кожу... чувствуешь под ней пульсацию артерий, натянутые жилы, кровь. Тебе тоже больно, потому что ты прилагаешь немало усилий, но надеешься, что твоя боль — ничто, по сравнению с тем, что чувствует Блэк.
- Повтори, что ты сказал... — голос совсем не звучит угрожающе: скорее уж он похож на свист, вырывающийся прямо из груди. Ты вкладываешь в свои резкие движения всю ту боль, что ты чувствовал в последние несколько лет. Угловатые движения, подобные последним судорогам прихлопнутого комара. Разве стоит ему тебя бояться? Один толчок — и ты отлетишь в сторону. Но в тебе все же есть некоторая сила. Ее имя — ярость, и она буквально пылает внутри. Слезы наворачиваются на глаза, внезапная судорога разбивает мышцы — ты приложил слишком много усилий. Но оно того стоит, верно?

Ты контролируешь ситуацию - так тебе кажется. Его жизнь в твоих руках — так ты себе говоришь. Его тело дрожит, дыхание учащается, кровь приливает к бледным щекам — это ли не признаки того, что он твой? Ярость застилает тебе глаза, ты сильнее сжимаешь пальцы, кровь стекает вниз тонкими струйками, словно бы алые нити прошивают белоснежный лоскут, стекает горячая, тянет за собой стальной шлейф. Этой комнате так подходит этот запах, запах боли и страданий. Ты торжествуешь, но тут же видишь перед собой его взгляд, все также полный решимости. Никогда, пожалуй, никогда ты не смог бы изгнать эту треклятую решимость, этот лед в серо-голубых глазах. В какой момент ситуация выходит у тебя из под контроля, понять сложно, потому что ты упиваешься этим ледяным блеском, стойким и нерушимым, но все же оказавшимся в твоих, Барти, руках, все же так ясно контрастирующий с алой кровью, стекающей вниз, и уже почти достигнувшей ворота белоснежной рубашки. В какой момент ты расслабляешься, уже уверенный в том, что одержал верх? Ты, опьяненный минутным торжеством, внезапно сам ощущаешь резкую боль. Резкую и знакомую. Не можешь сразу отдышаться, потому что удар, внезапный, словно блеск молнии, полон силы. Полон льда. Его взгляд, все такой же резкий и властный, прожигает насквозь, проникает под кожу, вытягивает жилы и при этом как будто ласково шепчет: тебе никогда не превзойти меня. И это правда. Ты думал, что смирился с этим в школе, приглушил свою зависть, но здесь... здесь нет места детским соплям, здесь ты один на один с тем, кто хочет лишить тебя последнего, ради чего стоит жить, и смирения ему не дождаться.
Хочешь кинуться к нему снова, но Регулус медленно и осторожно опускается на колени. Наравне с тобой. Его глаза напротив твоих и в них не меньше боли. Ты словно бы заворожен этой секундной мистификацией, этим зеркалом, твоим, Барти, отражением. Тупая боль берет верх над всеми твоими чувствами, и ты без сопротивления оказываешься в руках Блэка. Он всегда и мел на тебя такой эффект, верно? Но на этот раз немного по-другому: это не приказ, это понимание. Он, кажется, понимает тебя. Подчиняешься каждому его движению, гибким пальцам в спутанных волосах, вкрадчивому голосу, умело трогающему нужные струны твоей искалеченной души. Послушно кладешь голову ему на колени, закрываешь глаза и невольно забываешь кто ты и где. Детские обиды отступают на второй план, месть кажется уже не важной, есть только это момент, момент спокойствия, легкий как дуновение весеннего ветра, приносит прохладу твоему горячему сердцу.
Ты касаешься колен Регулуса, замечаешь, что даже сквозь брюки торчат чашечки, острые, и лежать неудобно. Но ты не поднимаешься, не нарушаешь этой идилии здесь, в камере, и там, в твоем сердце. Проводишь рукой вниз по ноге, ощущая каждый острый момент, примеряешь это на себя. Послушно оставляешь свою руку в руке Блэка, послушно позволяешь ему коснуться твоего лба. Так, как, наверное, никто и никогда тебя не касался. Словно бы случайно в этот момент касаешься своими пальцами его шеи, стираешь кровь, липкую, грязную, красноречивую. Это твоих рук дело, Барти, твоих... Действительно, потому что под ногтями у тебя та же запекшаяся кровь, не менее красноречивая. Ты животное, Барти, ты стал здесь животным. Ты позволил своим инстинктам взять верх над разумом. Так оно и есть.
Тебе хочется сказать что-то, извиниться, но никакие слова не идут, словно бы ты навсегда позабыл человеческий язык. Мутабор! Регулус, напротив, до сих пор не замолкает. Его слова не имели для тебя смысла, ты слушал лишь интонацию. Но внезапно понимаешь то, о чем он говорит. Не стоило ему снова заводить об этом разговор... Он хочет уйти, но он не передумал. Это был не сон, Блэк задумал довести сказанное до конца. Он говорит, что ты ничего не понимаешь...но ты-то все понимаешь, верно? Больше, чем все они, больше, чем кто-либо другой. Ты знаешь истинную ценность всем этим словам, такое уже повторялось и не раз, так почему ты снова повелся на это? На этот вкрадчивый голос, на эти теплые руки, на дружеские обещания, что все будет хорошо?..
Ты вскакиваешь, снова полный гнева. Утихшая, казалось, на минуту боль, вернулась к тебе с новой силой.
- Это ты ничего не понимаешь, Блэк, и никогда не понимал! Все то, что ты говорил мне, все была ложь, я это знаю, вся наша дружба, все! Я не ребенок, Регулус, больше нет. Ты глубоко ошибаешься. Посмотри вокруг, посмотри на меня, что ты видишь? Разве все это похоже на то, о чем ты говоришь? Мой отец, мой родной отец оставил меня здесь подыхать, так и не разобравшись ни в чем. Его дражайшая репутация оказалась важнее меня... впрочем, чего я ожидал? Хм.. я знаю. Я ожидал того, что ты придешь сюда, чтобы утешишь... Но нет, это слишком низко для таких как ты. Ваше благородство, ваша честь просто не позволяют тебе коснуться всего этого, замарать руки. Ты был в таком же дерьме, как и я, Рег, но сейчас ты там, на свободе, а я здесь. Так скажи мне, Рег, скажи, почему? И где твое благородство сейчас? Разве это благородно — перебегать с одной стороны на другую? Разве ты, как и я,  не клялся в верности Темному Лорду? Разве ты забыл, как сам принял метку? Ты по локти в крови, Рег, в их крови, потому что ты сам часть всего этого. И даже если твое хваленое благородство позволит тебе закрыть на это глаза, ты ни за что, никогда не отмоешься. Тебе не убежать от этого, Блэк, не убежать, потому что от крови не отмыться, я знаю, я это видел. — ты делаешь глубокий вдох, переводишь дыхание, потому что твои слова и мысли спутаны, а от такого монолога у тебя закружилась голова. Что еще ему скажешь, что ты можешь сказать? Это малая часть той боли, что с каждой минутой порывается наружу, разрывает тебя на части. - Сейчас ты похож на меня больше, чем когда либо, Блэк, потому что ты такой же, как я. Не важно, где ты спишь, что ешь и во что одет. Ты как и я отмечен. Ты как и я виновен. И сколько бы попыток убить Темного Лорда ты бы не совершил, ты будешь по прежнему в крови.
Тебе хочется сделать что-нибудь, чтобы все эти красочные слова возымели больший эффект. Хочется, чтобы он поверил, испугался... Ты подходишь к нему снова, вытираешь кровь и улыбаешься, вложив в эту улыбку все, о чем думал. Браво, Барти.

Регулус говорит, а ты ухмыляешься. Азкабан меняет людей, верно? И ты чувствуешь силу. Чувствуешь, что все это время ты словно бы был тем Барти, которого знал всю жизнь: худощавым, бледным, напуганным. Да, ты был ведом, и тебе был необходим тот, кто поведет тебя за собой. Но здесь, во мраке, сырости и холоде, родился новый, совсем незнакомый тебе человек. Его отцом было всепоглощающее, тупое отчаяние, а матерью — нестерпимая, острая боль. Тот Барти лелеял свое предательство, не в силах открыть глаза на то, на сколько он слаб, но ты, новый ты, будешь лелеять свою силу, которую обрел путем жгучих мук. Что Регулус в этом понимает? Что он понимает в боли? Он не смеет говорить о ней, пока сам не испытал, что это такое. Но ты, познавший это нестерпимое ощущение, будешь силен. Регулус думает, что избрав этот правильный путь, останется жив? Нет, скорее всего нет. Он, кажется, даже упоминал, что собирается умереть... Но он точно думает, что его хваленое благородство и честь помогут ему преодолеть страх и боль. Как он ошибается! Ты ведь это знаешь, верно? Он будет молить о пощаде, как только тьма коснется его, а боль пронзит все тело, вытягивая жилы, ломая кости, разрывая вены и артерии.
- Отказаться? Зачем? Прости, Блэк, ты меня не убедил. Все то, о чем ты говоришь, несомненно так... я позволю тебе вдоволь натешиться своей значимостью в моей никчемной жизни, но что касается выбора моей стороны... по-моему, тебя это не касается.
Так или иначе, в этот раз ты не позволишь ему растоптать тебя. Все, что он говорит, ранит того, прошлого Барти, но тебе, настоящему, нет до этого никакого дела.
- Кое-что еще... ты спросил, смогу ли я отказаться от тебя? Сидя здесь я как-то обходился без твоего сильного хваленого плеча... а вот что насчет тебя? Сможешь ли ты отказать от...
Иногда слова могут только испортить должный эффект. Все, происходящее в камере, больше похоже на спектакль, где главным героем являешься ты, Барти, и в твоих руках весь сюжет. Главная задача любого спектакля — установить контакт со своим зрителем и удерживать его любой ценой. И ты знаешь, какой контакт подойдет в этом случае и какую цену следует заплатить. политическая проститутка
Подходишь ближе, так близко, что Регулус мог бы сосчитать каждую морщинку на твоем изможденном лице. Он такой, как и несколько лет назад: холодный, спокойный, жесткий. Но ты знаешь, чем пошатнуть его нерушимость. Это происходит как должное, как данный, устоявшийся факт. Ближе уже некуда, если вы находитесь в приличном обществе, но едва ли камера Азкабана смеет тягаться с кем-то в соблюдении правил приличия. Эти стены видели и не такое. Регулусу следовало бы догадаться, что за недобрый огонек зажегся в твоих, казалось бы, потухших глазах, следовало бы догадаться, что его лучший друг как никто другой знает его привычки, пристрастия и, главное, желания. Ты нежно и, в то же время, с ухмылкой, смотришь на Блэка в последний раз перед тем, как ударить его в самое больное место. Разумеется, в переносном смысле, ибо иные жесты, чем акты насилия, могут ранить гораздо глубже, если знать те сокровенные мысли своего противника, о которых он сам умалчивает.
Ты касаешься губами его кожи там, где сонная артерия трепещет под ее тонким слоем. Секунда — и ты мог бы разорвать ее, и Блэк захлебнулся бы в собственной крови.. но это не то, чего ты хочешь, верно? Ты хочешь, чтобы он страдал. И он будет страдать. Его кожа горячая и гладкая, и ты без стеснения касаешься ее языком, буквально чувствуешь, как отдается биение его сердца. Дышишь так, словно бы твое дыхание должно растопить лед.. Так и есть. И оно растопит. Ты не останавливаешься на этом пошлом жесте, спускаясь ниже, целуя каждый миллиметр кожи, попутно расстегивая дорожную мантию, верхние пуговицы рубашки и жилета. Он нервно сглатывает, и ты чувствуешь, как поднимается и опускается его кадык, целуешь его вслед прерывистому, нервному движению. Доходишь до уже освобожденных из плена ключиц, даришь им несколько кратких легких поцелуев, осторожно прикусывая, натягивая тонкую кожу до предела. Должно быть, это больно, но это — другая боль, сладкая. Касаешься пальцами скул Регулуса, забираясь в его волосы. Думаешь, что этого не достаточно? Теперь тебе самому хочется большего. Хочется, чтобы его щеки пылали огнем стыда, чтобы он дрожал под твоими руками, если не от страха, то хотя бы от осознания своих низменных желаний. Поднимаешь голову чуть выше, смотришь в его глаза и ухмыляешься: смотри, Регулус, смотри на меня! Смотри, кто теперь слаб и кто силен! Торжеству твоему нет предела, и это подстегивает еще больше... Целуешь его в губы, жадно и страстно вдыхая его дыхание, словно бы забирая часть души, часть его жизни. Твои руки уже давно стянули вниз мантию, расстегнули жилет, но, не торопясь, плавно и четко, как раз для того, чтобы Регулуса томило это желание, расстегиваешь рубашку, тянешь с каждой пуговицей. Делаешь несколько шагов вперед, прижимаешь Блэка к стене: так проще, нужна опора. Еще раз отрываешься от его губ, чтобы проверить результаты свои трудов, ухмыляешься, и внезапно думаешь о том, что проверить можно было бы и несколько позже, вот только еще несколько поцелуев... Поворачиваешь его голову в сторону, снова целуя в шею, не даешь закрыть глаза: смотри, Регулус, наслаждайся, получай эстетическое удовольствие от этих сырых камней, от грязного пола и потолка, от моих рук, что властвуют над тобой в эту минуту. И не забудь взять свои слова обратно, Рег, когда вернешься к реальности. Ты подчиняешься мне. Ты не замечаешь, как сам получаешь удовольствие от того, что делаешь. Мысленно ты уже мнишь себя победителем, но если бы Регулус сейчас оттолкнул тебя, ты бы молил продолжить. Ты бы умолял его остаться. Но, к счастью, ты нашел нужный рычаг, и ни за что не признаешься Блэку, что хочешь его. Твоя сила во лжи, не этому ли ты научился у лучшего друга?

Отредактировано Barty Crouch Jr. (2012-06-11 22:16:54)

щеки красит алым - стыд и совесть горят в огне!
страстью темной съело вам душу и тело (с)

плоть горит и тает (с)

Этого не может быть, просто не может! Он не может вот так встать и уйти после того, что вы... после того, что ты... Но глаза не обманывают тебя: Регулус встает с грязного пола и застегивает рубашку. Методично застегивает - как всегда. Он приглаживает волосы и превращается в того самого Регулуса, которого ты знал, которого ты знаешь. В того, кто всегда стоял выше тебя. В того, кто всегда смотрел на тебя свысока. Краска постепенно сходит с его лица, и бледность, его постоянная бледность, более чем красноречиво говорит о том, что все кончено. Что он спокоен. А ты? Ты облокачиваешься спиной на холодную каменную стену, все еще остаешься на полу. Секундное замешательство похоже на удар поддых: из тебя словно вышибли весь воздух, тяжело дышать... только вот от чего: от того, что обида и боль снова жгут тебе изнутри или от того, что ты еще не оправился от своего безумия? Ответ очевиден — с твоего лица предательская краска еще не сошла. И, да, это было безумием, безумие — полагать, что Блэка хоть что-то способно вывести из равновесия.
В положении «снизу», когда ты фактически валяешься у него в ногах, всегда есть свои плюсы. Главный из них — тот, кто обыкновенно верховодит, уверен, что все в его руках и, следовательно, не замечает тех вещей, что творятся внизу. Это просто ниже их достоинства... Так и Регулус, застегивая пуговицы, не замечает, как ты касаешься пальцами следов на своей шее и ухмыляешься. У тебя нет никакого плана. Планы есть у таких, как Регулус Блэк, нерушимые, неотступные, обязательно записанные на пергаменте, заученные наизусть... С трудом поднимаешься, все так же облокачиваясь на стену, тяжело дыша, но все-таки с той странной, безумной улыбкой, что помогает тебе выносить все это. У тебя нет никакого плана — у тебя есть какое-то странное ощущение, словно бы кто-то подсказывает тебе, что ты должен делать. И ты вполне можешь назвать имя этого «кто» - сверлящее, горячее желание. Но чего именно ты хочешь?..
Стоишь на ногах неуверенно, дрожь в коленях еще не прошла. Подходить ближе бесполезно — он будет к этому готов. Поэтому в два коротких шага оказываешься напротив Блэка и жадно впиваешься в его губы. Тебе уже не так важно, кто из вас правит бал. Раскроить бы ему череп, прямо здесь и сейчас, шарахнуть о каменную стену, и он уже никогда не станет вот так смотреть на тебя сверху вниз. Он не позовет на помощь, не успеет, да и никто не придет. Здесь нет дела до таких, как вы, до таких, как ты, Барти... Он должен сдаться тебе. Но, вместе с тем, хочешь, чтобы он ответил тебе, чтобы запустил свои тонкие гибкие пальцы тебе в волосы, принялся ласкать твою кожу так же, как несколько минут назад. Ты согласен податливо отвечать его ласкам — все, что угодно, лишь бы это не кончалось. Ты сдаешься ему.
- Ты не сможешь отказать мне, Рег, – шепчешь, сам не веря своим словам. Это ведь не так, Барти, не так... Это ты не сможешь отказать, если он попросит. Ты даже хочешь, чтобы он попросил. - Не сможешь. — Торопливо расстегиваешь рубашку так, чтобы он не успел опомниться, попутно целуя его губы, лаская языком. Знаешь, что ты ошибаешься, но слова и действия — все, что у тебя есть. И ты ранишь его как можно глубже, по крайней мере, ты на это надеешься...
- Помнишь тот странный день, в школе, помнишь? Я до сих пор не мог понять, сон это был или что? Как по твоему, друг? Неужели, мы действительно целовались? Нет, не так... ты меня целовал, Блэк, ты... Ничего не изменилось. Ты хочешь меня, я это вижу. Ну так давай, чего ты ждешь? Мы одни, не считая этих гребаных черных мешков, патрулирующих эту дыру... ДАВАЙ, РЕГ! ЧЕГО ТЫ ЖДЕШЬ? — эта странная близость сводит с ума, сводит с ума ее невнятность. - Да, я слабее тебя, это так... И мне никогда, слышишь, никогда не стать таким, как ты. Просто хочу, чтобы ты знал: я ненавижу тебя. Ненавижу то, как ты на меня смотришь. Словно бы ты мне хозяин. И знаешь, что раздражает меня больше всего? То, что ты имеешь на это право... мм... смотреть так. — Расстегиваешь последнюю пуговицу на его белоснежной рубашке, которая все же запачкана несколькими бурыми пятнышками его крови. - Я сделал бы все, что ты скажешь, я пошел бы за тобой куда угодно... Кажется, как-то раз я уже доказал тебе это? — К чему ты говоришь это? Чтобы он знал? Он и так это знает. Чтобы почувствовал свою вину? Бесполезно. Такие, как Блэк, не чувствуют вины... они вообще ничего не чувствуют. Они оставляют таких, как ты, на растерзания своим мыслям, думают, что могут запросто втоптать таких, как ты в грязь, а затем аккуратно поправить галстук. Они думают, что могут вот так прийти к таким, как ты, и сообщить, что собираются разрушить все, что у вас было, есть и, возможно, будет... Хотя ты знаешь, что не будет уже ничего. Они собираются разрушить, а потом вот так аккуратно завязать шнурки, оправить полы своих атласных мантий, пригладить волосы, и плюнуть на таких, как ты, свысока. И вместе с тем такие, как вы, с этим соглашаются, принимают таких, как Рег. Почему? Ты подумаешь об этом потом.
Касаешься пальцами его ребер, кожа покрывается мурашками в ответ на холодное прикосновение. Это мигом вызывает у тебя ответную реакцию: хочется прижать руку плотнее, почувствовать жар тела, биение сердца, жизнь. Ты уже слабо веришь в то, что когда-либо сможешь одержать верх, все потому, что ты поддаешься свои эмоциям. Слишком. Даже сейчас ты готов целовать его, спускаясь все ниже и ниже, благодарить за каждый ответный поцелуй.
- Но я хочу, чтобы все изменилось, Рег... — притягиваешь его ближе, цепляясь пальцем за петлю для ремня на его штанине, - И все измениться. - Так и есть, тебе терять уже нечего и ниже падать уже некуда.

Когда к себе ты требуешь меня,
Я лучшего служения не знаю. (с)

Ты читаешь в его глазах отвращение, и тебя самого начинает тошнить. Тошнить от боли, унижения, от вкуса соленой крови во рту, от собственных пальцев, кончики которых легко подрагивают, от собственных желаний. От собственных слов. Ты чувствуешь, как ломит кости, как от костей боль разливается по всему тело, парализуя чувства и реакцию. Ты видишь, как Регулус смотрит на тебя, так, как никогда не смотрел: во взгляде одна ненависть, ни капли жалости. Что ж, так даже лучше. Жалость ты сам не переносишь, потому что это ложь, потому что им тебя не жаль, но вот ненависть... ненависть и отвращение... в его глазах! В его, Мерлин, по обыкновению спокойных ледяных глазах... Непривычно, противоестественно его природе, и от этого тебя тоже тошнит. А еще вспоминаешь, что проигнорировал сегодняшний призыв к употреблению того, что в Азкабане смело называют «пищей», так что тошнить, по сути, нечем, и от этого тебя мутит еще больше, от этого твои внутренности словно бы разрываются на части. Но физическая боль, что это, в сравнении с той болью, что у тебя в сердце? Оно не горит, нет, оно словно коптится в твоей грудной клетке, вот-вот рассыпется горсткой пепла, и от запаха паленой плоти тебя тоже тошнит. Хочешь убежать, да некуда. От себя не убежишь, Барти.
Регулус движется спиной к двери, словно бы боится, что ты снова набросишься на него. Хочешь, но не можешь, ты слишком устал. Хочешь, чтобы он сам ушел, иначе ему не жить. Ты понимаешь, как это глупо, и, в то же время, осознаешь, что сейчас готов совершить все, что угодно, готов голыми руками раздавить его сердце... или... или готов упасть перед ним на колени, молить о прощении, молить о том, чтобы он пришел снова, чтобы не бросал тебя!.. Но отвращение  в его глазах, его торопливые движения в сторону двери... он больше не придет, ты это знаешь.
Дверь со скрипом открывается, обнажая черную пасть коридора, а потом захлопывается со зловещим стуком. Глухим, словно гвозди в крышку гроба. Твоего, Барти, гроба. Ну вот и все.  Вот и все, а ты все еще хочешь, чтобы он вернулся. И даже подходишь к двери, трогаешь трясущимися пальцами шершавое дерево, холодный металл. Митоооол! Внезапно, чувствуешь порыв, поднимающийся откуда-то из глубины, словно бы волна, смывающий твои апатию и равнодушие.
- Вернись, Блэк! — нет, ты еще не все ему сказал, - Вернись! — внезапно черная дорожная мантия, та самая мантия, с легкими следами пыли, попадается тебе на глаза. Сколько боль в твоих движениях! Ты отчаянно швыряешь ее куда-то к стене, словно бы это не простая тряпка, а Регулус. - Мудак конченый, будь ты проклят! Будь ты... — мантия получает «свое», ты не получаешь удовольствия. От криков, что эхом ударяются о каменные стены, и возвращаются в голову, у тебя начинается жуткая мигрень, слезятся глаза. Слезы горячие, такие же, как и руки, как пальцы, как дыхание. Слезы такие же неуверенные, в них столько же боли, столько же безумства. Они обжигают, ты стираешь их рукавом грязной робы. Они могли бы прожечь насквозь твою кожу, оставляя обнаженное мясо. Они прожигаю, оставляя обнаженной твою душу. Ты опускаешься на колени, берешь в руки мантию, трогаешь ткань. Грубая на ощупь, должно быть, тонкая шерсть. Теплая. Завтра ее отберут. Или сегодня вечером, если заметят. Если... Плотно прижимаешь ее к себе, пошатываешься из стороны в сторону, укачиваешь, словно ребенка. Вытираешь ею слезы, мокрые щеки шерсть сильно царапает, остаются красные пятна. Невольно вспоминаешь, как в детстве натирал щеки шерстяными рукавицами, изображая горячку. Щеки наливались красными пятнами в ответ на грубые прикосновения, и мать всегда тебе верила. До вечера ты оставался в постели. Сейчас у тебя и так, похоже, горячка и лихорадка, и озноб. И ты плотнее прижимаешь к себе ткань, которая колет руки и шею. Почти как поцелуй,- думаешь ты. Только от нее боли меньше. Держишь свою неожиданную находку, своего друга, и бережно прячешь под кровать. Найдут, конечно, и найдут скоро... но пока этого не случилось, ты будешь думать о том, что она с тобой.
- Пожалуйста, Рег, не уходи... пожалуйста, останься..- шепчешь себе, поглаживая края мантии, спрятанной в твоем укромном месте, как и все то, что было, спрятано в твоей душе. Но лишь до вечера. Придут другие, заберут все. Они не станут стучать в дверь, они просто придут, заберут, растопчут. Эту мантию и твои воспоминания.

Отредактировано Barty Crouch Jr. (2012-06-16 22:11:33)