В такие моменты пустоты, у Вивьен буквально отключались все органы чувств. Она не слышала, не видела, не чувствовала. Периодически она даже забыла дышать, делая порывистые вдохи, когда голова начинала кружиться от недостатка кислорода. Не пыталась сдерживать слёзы, не ревела. Не потому что всё выплакала, а потому, что не видела смысла плакать. Не могла оформить свою боль в слёзы, нарядить отчаянье в эти бриллианты. Просто не понимала, чем слёзы могут её помочь. Ну, она поплачет и что дальше? Кристиан не воскреснет, она его не забудет, боль не уйдёт. Лишь появятся следы на щеках да глаза покраснеют. Так зачем же плакать?
Даже на похоронах Бэнгольд стояла прямая, с поднятой головой и невидящим взглядом. Кто-то бросал на неё взгляд, ожидая, что сейчас сестра усопшего бросится на гроб и начнёт выть. А она всё ещё молча стояла, слушая, как другие рассказывают о её брате. Иногда даже улыбалась, грустно так, с сожалением понимая, что многого о брате не знала. Она не знала, что на первом курсе именно он затопил кабинет истории магии, не знала, что его первой девушкой была Анна, а не Дебора. Не знала, что на СОВ он списывал историю магии (а ей хвастался, будто сам сдал). Не знала, что он стал Пожирателем, что на его предплечье этот ужасный знак, не знала, что он получил приказ убить их мать. Она так мало знала о собственном брате, что извиняющее улыбалась гробы, сетуя на то, что у них было так мало времени. А потом все ушли. Она так же села и начала говорить. Она говорила пять часов, сначала извинялась, потом что-то рассказывала, под конец просто несла чушь, изредка посмеиваясь. Потом за ней пришёл домовик и помог ей добраться до дома, где она упала на кровать и уснула. Без слёз, стонов, проклятий. Лишь с сожалением.
Сейчас она будто онемела, снова делая судорожный вздох, понимая, что за время того оцепенения, вцепилась в скамейку побелевшими пальцами. Что перед могилой почти лежит женщина с чёрными волосами и плачет. Вивьен моргнула, сфокусировала взгляд на фигуре. Это была её мать. Женщина, благодаря которой эта могила нашла жильца. Благодаря которой Вивьен теперь ходит в чёрном и плохо спит. Всё благодаря ей.
Виви никогда не испытывала ненависть. Она вообще славилась хладнокровием и удивительным спокойствием. Но сейчас какая-то сила ударила ей в голову, заставляя редко встать. В глазах слегка потемнело, толи от резкого подъема, то ли от злобы. Бэнгольд не смогла бы сейчас объяснить чувство, которое бурлило в её душе. Не смотря ни на что, она не могла ненавидеть мать, которую любила 16-ть лет, несмотря ни на что. Но любить её после всего тоже не имела права. Та боль, которая копилась в ней это время, искала выход. Обычные люди плачут, но Вивьен не плакала. Она причиняла боль другим.
-Тут нет репортёров и фотографов, можешь не играть роль раскаявшейся матери, - Виви внезапно слышит собственный голос, который говорит спокойно и чётко. Наверное, окажись они в несколько иной ситуации, девушка бы ринулась к матери, обняла бы её и начала утешать, пытаясь найти нужные слова, но в итоге просто бы гладила её по спине. Но сейчас она осталась стоять, свысока глядя на эту женщину, которую рисовала в детстве, которой писала письма в Хогварсте и с которой пыталась проводить время на каникулах, доказывая Кристиану, что он не прав на счёт матери. А сейчас выпрямилась и просто смотрит, понимая, что её нахальный брат, которого она считала самоуверенным ленивцев, оказался прав. Слёзы её матери вызваны заклинанием, а играть на публику её мать умела всегда. Сейчас здесь должны появиться фотографы и журналисты "Ежедневного пророка", что бы завтра во всех газетах трубили о безутешной матери, которая убила сына ради страны.
Вивьен смогла различить во всей той гамме чувств, что кипели внутри неё, новое: отвращение. Ей было противно видеть эту показуху, видеть как её мёртвого брата используют для пиар-хода. Над ним просто потешаются, что бы сделать рейтинг матери ещё выше. Вивьен любила искренность. Вивьен любила брата. Именно эти чувства заставили ей выхватить палочку и направить её на собственную мать:
-Relaskio, - так же спокойно, может, лишь с неким отчаяньем: -Не смей осквернять его могилу своей фальшью! - Вивьен поняла, что снова задыхается, но уже не от забывчивости, а он неумения дышать. Она пытается вдохнуть, но в горле будто резиновый мячик, который мешает кислороду проникать внутрь. Она снова садиться, одной рукой всё ещё направляя палочку на мать, а другой держа саму себя за горло, пытаясь ослабить тот невидимый узел, что мешал её жить: -Давай, убей меня,  же напала на Министра Магии. Зову своих собачек, пусть меня отправят в Азкабан. Или сразу в могилу рядом с братом: моё тело не должно осквернять фамильный склеп: там будешь лежать лишь праведная ты, не так ли? - снова судорожный вздох, который не приносит облегчения. Горло начинает болеть от крика, ведь Виви сама не заметила, что кричит, что она снова стоит, направив на мать палочку.
И он почти уверена, что, если она захочет, она сможет убить эту женщину, которая пришла проститься с сыном. У неё хватит сил и умения, у неё хватит ненависти на то, что бы произнести это заклинание смерти. Но, как нестранно, она этого не хотела: слишком свежо было воспоминание о том, как она выходила из Хогварст-экспресса и обнимала мать, целовала её в щёку и прижимала к ней. Оно стало чёрно-белым, потеряло краски, но всё ещё стояло перед глазами.

Relaskio - отбрасывающие чары

Детям проще жить: им многого не нужно, они живёт в своём сказочном мире и довольны жизнью. Вивьен мало общалась со своими сверстниками до 11-ти лет: приёмы чистокровным их семья не посещала, дом стоял под защитными чарами и маггловские дети даже не знали о его существовании, поэтому не лазили в сад и не пытались познакомиться с хозяевами поместья. Что же до магов, то они не появлялись в их доме: взрослые не приводили их, ведь и взрослых в этом доме не было, кроме как высоких испуганных молодых людей, что носились с папками под мышкой и бежали прочь, увидеть маленькую Виви. Их пусть был прост: от коридора до кабинета матери и обратно. Никто не заходил в её комнату попить чай с куклами, не разговаривал с ней, не обсуждал погоду, пародируя взрослых леди, что были на картинках исторических книг. Её компанией был лишь Кристиан и разнообразные няни и учителя. Первый не собирался играть с куклой, он скорее предпочитал дёргать её за косички или же играть с ней в рыцаря и принцессу. Драконом чаще всего выступала старая полная няня, которая строго отчитывала детей за шалости. Он был единственным её другом и советчиком, а так же защитником и утешителем. Они жили в одних условиях, не знали иной жизни и были счастливы. По-своему.
В школе было сложнее: там было много детей, у каждого свой характер, своя жизнь, своя биография. Именно там она узнала, что есть и другие семьи, в которых есть мама и папа, что мама часто ходит на приёмы и брызгается духами, весело щебечет по-французски и совсем не появляется в комнате у дочери. Тогда, слушая этот рассказ, девочка чувствовала себя счастливицей: мама не брызгалась приторными духами, не говорила по-французски, она просто работала, ловила преступников, но всё равно находила время для детей. Немного, но находила. Потом она узнала, что есть и другие семьи: бедные, но где мама сама воспитывает своих детей, где они вместе играют в куклы и болтают, как те дамы на старых картинах. Виви отчаянно им завидовала, но потом перестала: ведь эти семьи бедны, у их детей потрепанные учёбники и старые мантии. А у неё всё новое, по последней моде. Но тогда же она задала себе вопрос: "эти люди работают, что бы получить деньги. А у них уже есть деньги, тогда зачем мама так много работает?". Кристиан решил, что маме они просто противны, как в первом случае семей. Вивьен же оспаривала его мнение, находя подтверждение своим словам. Но вопрос тревожил детскую головку. И правда, зачем?
Попытки найти ответ у своих сверстников, не возымела эффекта: дети завидуют тем, кто лучше их, поэтому всеми силами пытаются, испортит жизнь. Какие только варианты она не услышала, сколько ночей не спала, напуганная выводами своих друзей. Даже Фредерик не мог ей помочь, сказав лишь то, что на это должна быть какая-то весомая причина. Потом уже добавил, что её мама занимается работой, потому, что это нужно обществу. Это её долг. Впервые слово "долг" появилось в её лексиконе, впервые оно обрело форму некой пропасти между матерью и дочерью. Виви отчаянно пыталась построить мостик, но тот же долг скидывал камни, ломая хрупкую конструкцию. Поговорить с мамой лично она не решилась, из страха, что это огорчит маму или же Миллисент обидеться на дочь и не будет с ней разговаривать. Кристиан же продолжал сажать семена сомнения в душу Виви, которые она успешно выпалывала своим здравым смыслом. Она просто не могла понять, как можно не любить своих детей? Все мамы из книжек любили своих детей и горько плакали, когда их принцесс забирал дракон. Значит, они были им дороги.
Дети вырастают, но они складываются из того материала, которыми их напичкали в детстве. Вивьен выросла из сказочных недомолвок и благовонием перед мамой и её долгом. Она сама вырастила этот хрустальный сад, взращивая новые цветы, мечтая стать такой же как её мать, ведь её мама самая...самая... а теперь всё это разрушено, превращено в руины, которые сейчас тают под летним солнцем. На его месте вырастает трава, сорняки, а Виви не в силах пропалывать эту землю, у неё забрали все инструменты и завязали глаза. А трава становится выше, делая из души участок кладбища, где покоен никому не нужный человек.
И вот сейчас, стоя перед матерью, она не могла найти и семени тех дивных цветов восхищения и понимания. Пыталась: падала на колени, шарила по этой траве, но всё погибло, саженно, растоптано, уничтожено. Всё, что она могла: это стоять как столб, задыхаясь от чего-то, сама не понимая от чего: ей не хватало слов, её словарного запаса, что бы объяснить чувства и эмоции. Она лишь понимала, что не сможет ненавидеть мать, это выше неё, но не могла сейчас простить. В её понимании, это было предать брата, забыть его, перейти на сторону матери, стать её куклой, пока она не решит избавиться и от дочери. Она сама понимала, что это глупость, что это невозможно, но не могла остановиться. Не могла, понимая, что если остановится, то это будет конец.
Люди жестоки. Люди, которым не чего терять, жестоки вдвойне. Другие люди молчать потому что боятся за что-то, что им дорого. Вивьен же больше ни за кого не боялась: не за кого было. Всё, что могла с ней сделать мать - это убить, но Вивьен сейчас было плевать на это. Умирать не хотелось, но если жить - это значит молчать и терпеть, то она лучше выговорится.
Снова нервная усмешка, при словах матери о том, что он всегда была с ними честна. Вивьен чувствует, что мать говорит правду, но отказывается верить. Слишком поздно, поезд её ненависти уже набрал обороты, его не остановит такое хлипкое препятствие как правда: Тебе никогда не было жаль. Ничего. Ты могла всё предотвратить, ты же провидец и лучшей чем я или Кристиан! Но не захотела. Ты могла всё сделать иначе, но ты не захотела, - горечь, ненависть, боль. Вивьен буквально выплёвывает эти слова, чувствуя, что её начинает трясти от гнева. Девушка бросила свою палочку, понимая, что ещё секунда и она просто сорвётся. А потом будет жалеть, что причинила вред матери. Слишком больно  было говорить об этом, вспоминать всё то, чего у неё не было и никогда не будет. Это худшая комната страха, которые Виви никогда не посещала, смертельно боясь те нарисованные картины. Сейчас же она находилась в одной из них и не могла уйти: двинуться с места было ещё сложнее, чем стоять. Сделать шаг или аппарировать она попросту не могла, понимая, что этого разговора ей всё равно не избежать, что мать к нему вернётся, что бы помучить Вивьен. Тогда зачем бежать, если твой противник владеет целой Англией и спрятаться от него невозможно? Лучше достойно вытерпеть это, максимально ранить соперника и уйти, ни о чём не жалев. Бэнгольд выбрала именно этот путь, видя, как на кресте появляется их герб и девиз. Она бы убрала этот жест,  но не могла: подобную магию ей убрать было не в силах: нет контрзаклятья или она его не знает. Ей лишь осталось смотреть на эти буквы и на парящего орла, чем-то напоминающий герб Рейвенкло. Поговаривали даже, что род Бэнгольд идёт от самой Ровены Рейвенкло, что вряд ли может считаться правдой. И девиз, который она никогда не понимала, сколько не вчитывалась в эти слова. Сейчас же, читая их вновь на кладбище, она внезапно нашла свою трактовку этих двух слов: Бэнгольды не сдаются. Судьба сыпет им боль, а они стоят в ожидании новой порции. Бэнгольды никогда не подчиняются, не смиряются, не плачут. Они готовы жить и сражаться за то, во что веруют. Потому, что они Бэнгольды, носят эту фамилию с гордостью и смирением. Бэнгольдом нельзя стать, им нельзя родится. Им можно лишь закалиться, приняв ту форму, которую предрекла судьба. И сейчас Вивьен пытается понять, что за форму должна принять её душа, что расплавилась подобно лаве. Пытается занять, изворачиваясь, как может, но всё пространство занять не в силах: всегда остаётся место, до которого её душа, похожая на жвачку, не может растянуться.
Мать пытается опровергнуть её слова, рассказывая факты из жизни самой Вивьен. Девушка видишь лишь то, что у матери хорошая память и даром провидца она всё же пользуется, смело предсказывая дочери будущее. Постепенно, до неё доходят слова, и глаза Вивьен удивлённо распахиваются: про то, что няня часто находила младших Бенгольдом в одной кровати, она вряд ли утаила бы от матери: наличие в комнате спящей гувернантки, не спасало Вивьен от кошмаров во время грозы. Поэтому она бежала к брату, быстро-быстро, почти зажмурившись, залезала к нему под одеяло, получая порцию недовольного сонного бурчания от Кристиана, и быстро засыпала, уверенная в том, что ни один монстр не сможет её поймать и забрать, когда рядом с ней её брат. Сейчас же, она вновь осознала, что больше его рядом нет, что теперь во время грозы она сидит у окна и смотрит на непогоду, не в силах уснуть. Про тот инцидент на астрономии гневный учитель поведал её матери прямо при самой Вивьен, поэтому его упоминание не удивило девушку, хотя она сама про него почти забыла: в детстве она многих учителей не любила. Прабабушка же, угрюмая старуха, которая умерла от подагры, вечно отчитывала Виви, доводя её буквально до слёз, пока они с Кристианом не придумали занавешивать этот портрет тряпкой. До этого старухе не нравилась ни причёска Вивьен (она вечно повторяла, что в её время девушке было непозволительно распускать волосы), её юбки доводили пожилую особу до обморока, а нежелание надевать украшения, которые должны были показывать, что семья у неё богатая и она завидная невеста, буквально её убивало. Сколько выслушала лекцию на тему "а вот в наше время..." из этих уст, Виви даже боялась считать. Так как её мать приходила в её комнату, вряд ли портрет не упрекнул бы Миллисент в поведении её дочери. Про медальон тоже было не удивительно: ведь это был подарок Миллисент, который заказала сама Виви. Она всегда целовала эту старую, потрепанную фотографию, которую сама вырезала из фотоальбома (как же ругалась няня...) и желала отцу приятных снов, веря, что он её оберегает и любит в том, другом мире, где живут все умершие. Про мальчика ей мог рассказать Кристиан, который как раз и посоветовал этому бедному юноше таким образом поприветствовать его сестру, якобы ей нравятся напористые мальчики. Как он смеялся, когда гневная Бэнгольд набросилась на брата с кулаками. Остальное же было всего лишь предсказанием и то неверным.
-У меня не будет детей, - коротко отрезала она, давая сама себе некий обет, как давала Елизавета Первая по поводу замужества, видя, как её отец убивает своих жён, которые стали ему неугодны. Вивьен же, видя отношение своей матери к детям, не желала, что бы её дети были такими же, как она сама, лучше уж вообще без них. И тебе обо всём этом рассказал лишь твой дар. Остальное показывает твою хорошую память, - Виви не могла признаться в том, что её желание стать авором не говорилось никому: ни брату, на маме, только фотографии отца, которая хранит молчание, лишь знаками не одобряя желания дочери. Мать не могла об этом знать, не могла и предвидеть: её желания не могут быть прочитаны пророком, ведь это не будущее. Знает... Просто откуда-то узнала, может, лигеменция. отрезала сама себе девушка, не желая признаваться в том, что мать всё-таки что-то о ней знала.
Внезапно она оказывается в объятьях матери. И только сейчас она понимает, насколько сильно её измотали последние дни: у неё не было сил даже оттолкнуть эту женщину, нагрубить её, уйти. Она чувствовала себя ребёнком, который весело спрыгивал со ступенек поезда, попадая в руки матери, чувствуя себя самой счастливой на свете, такой же как другие. Рядом иногда были репортёры или же другие родители смотрели с удивлением, а дети - с непередаваемой завистью. Вивьен было на это плевать, она чувствовала себя дома. Сейчас же она чувствовала это снова, понимала, что не могла, не должна была, но чувствовала. Она всё же нашла какое-то зёрнышко, почти гнилое, невозможное дать росток, но, исполненная надеждой, посадила его в сухую землю. И только её душа полностью заполнила нужную форму. Ей не хватало лишь одной черты, которая так же была присуща её семье: прощение. Это было той недостающей частью рассказа, который она собирала по кускам. И вот теперь собрала, чувствуя облегчение от проделанной работы.
Но обнять мать в ответ не смогла. Её гложили слова Кристиана, его почти последние слова, когда она сидела с ним в небольшой комнатке, перед тем, как он услышал свой приговор. Тогда, сжимая руки брата, она спросила его о причинах, которые побудили его встать под знамёна Лорда. Тогда он молчал долго, минут десять, и лишь потом выговорил ту причину. Она была скрыта не в игнорировании матерью, а в другом, что знал лишь он. И сейчас она хотела знать правду.
-Ты говорила, что никогда нам не лгала. Тогда ответь мне правду: Кристиан всё узнал и именно из-за этого согласился на приказ Того-кого-нельзя-называть. Он сказал, - девушка сглотнула. Говорить было сложно: -Он сказал, что это ты убила нашего отца, что бы он не мешал тебе добиться повышения... - она не могла продолжать: тема отца была большее, если накладывалась на тему брата. Виви опустила голову, делая глубокий вдох, что бы успокоится и продолжить. Потом снова подняла голову, глядя сухими глазами на мать: -Это правда? - Скажи, что нет, соври, если это не так. Пожалуйста, не вынуждай меня ненавидеть тебя ещё больше, чем это возможно!