Азкабан был исполинских размеров, серый и мрачный. Он устрашал тех, кому было чего в жизни бояться  - холод, стоявший здесь, пронизывал до дрожи даже те души, которым хотя бы где-то, да было тепло. Дементоры отнимали у людей радость и любовь, но у Андромеды забрать не могли - чувства к Амикусу позволили женщине зайти в Азкабан, а память о дочери поможет выйти из этого кошмара.
Меда переступала порог тюрьмы, словно погружаясь в пустоту, в небытие. Так же, как три с половиной года назад она вышла из их с Кэрроу дома с худенькой сумочкой в руках. Той ночью Андромеда поняла, что из Пожирателей смерти живыми не уходят: с каждым новым днем службы у Темного Лорда Амикус становился другим. Ранее незначительные склонности проявлялись и усугублялись, и Андромеда боялась, что в один день проснется и обнаружит рядом с собой совершенно чужого человека, такого же безумного, как и её сестра Белла.
А ведь Меда хотела оставить в памяти еще СВОЕГО мужа, а не то существо, которое вскоре сделал бы из него Лорд. Именно поэтому женщина не дала Кэрроу возможности выбирать: ласково поцеловав супруга перед уходом, Меда бросила последний взгляд на письма, лежащие на прикроватном столике - бумаги на развод и прощальная записка, которую женщина про себя назвала "предсмертной".
За порогом её встретили чистый воздух и сияние предрассветного неба. Меду невыносимо тянуло обратно домой, сжечь все эти чертовы бумаги, прижаться к спящему Амикусу и очень долго плакать. Но Андромеда была храброй, настолько храброй, что смогла исчезнуть, оставив в своей памяти того Кэрроу, который еще любил свою жену, умел смеяться и вечерами возвращался домой. А может быть, она просто была слишком труслива и сбежала, бросила любимого человека, так и не попытавшись отвоевать его душу у Темного Лорда. Ей было всего двадцать два, и все проблемы она решала сердцем.
С усталой решимостью в душе Меда вошла в здание тюрьмы, где ее встретил невысокий мужчина неопределенного возраста в засаленной мантии. С отвратительной улыбкой, обнажившей гнилые зубы, этот недочеловек сообщил ей, что посещение заключенных строжайшим образом запрещено. Сморщившись от резкого запаха перегара, женщина, не колеблясь, сняла кольцо с рубином и гербом Блэков и вложила его в потную ладонь хранителя ключей. Предприимчивый мужчинка, судя по всему, жил по принципу "дают-бери", и поэтому, спрятав в карман украшение, уже учтиво поинтересовался, кого гостья хочет посетить. Услышав фамилию Кэрроу, он ухмыльнулся, взял два факела и направился к камере.
Они спускались по скользким ступенькам в подземелье, и охранник говорил ей, что времени у неё хватит только до рассвета, пока дементоры не придут с проверкой. Впереди была ночь.
Ночью, три с половиной года назад, магглы нашли её на обочине, замерзшую, с уже посиневшими губами, обнимающую себя за плечи. Магглы растирали её своими грязными лапами, пытаясь спасти. Одна женщина обыскивала Меду, пытаясь найти личные вещи, чтоб установить личность, но вместо этого миссис Тонкс нашла волшебную палочку. Кое-как отвязавшись от соседей, эта храбрая дородная женщина привела пребывавшую явно не в этом мире Андромеду домой. Удивлению пришедшего со службы Теда не было предела: его мать выхаживала Андромеду Блэк, гордую слизеринку, в которую Тонкс был так страстно влюблен в школе.
Утром Меда очнулась в плачевном состоянии: она не могла говорить, ее ноги были парализованы, а руки едва двигались. Приехавший доктор сказал, что девушка в шоковом состоянии, и за ней нужно было следить как за маленькой, заново учить ходить и говорить. Тед кормил Меду из ложечки, потакал всем её прихотям и даже перестал принимать письма, потому что она плакала при виде сов. Когда девушка начала разговаривать, Тед понял, что память её ясна. Он пытался выяснить, что с ней случилось, но понял только то, что она развелась. И тогда он решил, что прошлое Блэк надо уважать, и перестал донимать расспросами. Меда была благодарна.
К весне Андромеда снова начала ходить. Ей нравилось гулять по саду в одиночестве. Вдыхая аромат сирени, Андромеда улыбалась и казалась почти здоровой. Миссис Тонкс, наблюдая за этими прогулками, грустно говорила сыну, что эта женщина никогда не станет его - она может позволить ему пользоваться своим телом, но ее сердце и душа навечно были отданы другому. Тед отмалчивался, опасаясь, что мать права. Бальзамом для его истерзанного сердца было то, что Меда действительно шла на поправку. И хотя он понимал, что она не чувствует ничего, кроме чувства благодарности, этого было достаточно.
Тед ненавидел Дирка за то, что он в присутствии Андромеды проболтался о том, что Амикуса Кэрроу посадили в Азкабан. Меда была не в состоянии выдержать этот ужас агонии раненого зверя, смешанный с чувством вины, которое может испытать только человек, предавший любимого. Поэтому, услышав новости, она замерла, прошептала имя бывшего мужа и потеряла сознание. Утром очнулась уже не Меда, а какое-то странное существо. Оно ходило, говорило, помогало по дому, и даже приняло предложение руки и сердца. Девушке было абсолютно все равно: Андромеда Блэк-Кэрроу, казалось, погибла тогда ночью на снегу, оставив только пустую оболочку.
Пришли. Не камера, а клетка, грязная клетка за глухой стеной с крохотным окошком – все, чтобы особо зубастый зверь не выбрался на свободу. Сердце женщины выпрыгивало из груди от звона ключей, щелканья множества замков, тяжелого скрипа несмазанной двери... Оставался всего один шаг до встречи с человеком, который снился ей каждую ночь последние годы, письма которого вернули её к жизни. Каждая строчка - лекарство для израненной души. Она даже клала письма под подушку, чтобы быть поближе к нему, хоть на йоту, хоть так.
- Вашу палочку, миссис...
- Просто Андромеда.
Хранитель ключей настоятельно требовал палочку, всем видом показывая, что никакие кольца в мире не стоят побега особо опасного преступника. После того, как его требование было удовлетворено, он заявил, что ему нужно проверить Меду на наличие запрещенных предметов. Она, сцепив зубы, терпела, пока мужчина грязными руками шарил по телу, дыша перегаром в шею, и молилась, чтобы выпивший охранник не догадался заглянуть в крохотную сумочку. Благодаря заклинанию расширения в сумочке поместилось почти все, что нужно было Амикусу на первых порах. Но все обошлось благополучно, и охранник, ухмыляясь, впустил женщину в камеру, вручив предварительно факел.
Андромеда услышала, как за спиной щелкнули замки, и принялась осматривать клетку, пытаясь найти Амикуса. Было до жути тихо, и Меде впервые за момент пребывания в Азкабане стало страшно.
Внезапно внимание женщины привлекла куча тряпок, лежащая на грязном матраце справа. Лохмотья периодически вздымались, слышалось тяжелое дыхание.
Ватные ноги не хотели сгибаться в коленях, а дрожащие руки судорожно пытались убрать со лба любимого спутанные волосы, слезы выступили на глазах, а горло словно обхватила тугая петля. Андромеда задыхалась, глядя на Амикуса - она едва могла узнать в нем мужчину, который когда-то ждал её у алтаря. Закрыв глаза, Андромеда, захлебываясь слезами, проговорила:
- И если солнце померкнет, то мне не будет страшно, ведь у меня есть ты. Если земля перевернется, то ты не упадешь, так как я всегда буду поддерживать тебя. И если вдруг начнется ад, то мы разделим его на двоих, и он перестанет быть таковым. Да будет так с сегодняшнего дня и во веки веков.
Последние слова свадебной клятвы утонули в слезах от невыполненных обещаний. Она оставила его в аду, чтобы создать свой собственный.

Отредактировано Andromeda Black (2011-11-10 20:39:39)

Амикус в каждом письме упоминал то, что в Азкабане холодно. Но теперь, находясь здесь, Андромеда не видела существенного различия между его и своей жизнями. У неё всегда была зима: в душе застыл февраль, и причудливый танец снежинок на фоне рассветного неба.
Они смотрели друг на друга, будучи двумя призраками во плоти, тенями тех Андромеды и Амикуса, что были счастливы когда-то. Женщина не испытывала брезгливости при виде любимого человека. Даже про себя она не могла назвать его "бывшим", ведь он был ее: теперешний, будущий, всегда, во сне или наяву, даже в таких реалистичных галлюцинациях как сейчас. Он касался её руки, и это было слишком прекрасно, чтобы быть правдой.
Ей хотелось обнять Амикуса, прижать к себе, шепча о чем-то желанном, несбыточном, недосягаемом, но вместо этого Меда сидела, пытаясь привести себя в чувство. Казалось, вот-вот, горло уже не сжимает незримая удавка, и тело уже не так колотит крупной дрожью, а стоит дишь посмотреть на Кэрроу, и снова слезы против воли катятся - "Это все я. Из-за меня он здесь".
Андромеда чувствовала робкие поцелуи в уголке губ и начинала еще больше трястись, все больше убеждаясь в нереальности происходящего, ведь губы у Амикуса были все такие же нежные, руки все еще сильные и  взгляд такой же: цепкий, оценивающий.
Меда с ужасом понимала, что мало осталось от миссис Кэрроу - незнакомая женщина, сидящая перед Амикусом, была очень худой, у нее были впалые щеки и глубокосидящие глаза. У нее часто дрожат руки, местами погрубевшие от мозолей. И сейчас эта женщина много курит, спит по четыре часа в сутки и ест только тогда, когда её заставляют.
Ты бы не узнал меня, верно, столкнись мы на улице.
- Ты знаешь, сейчас не октябрь. По-моему, уже давно всегда февраль.
Амикус вскочил с места, и, меряя шагами камеру, принялся спрашивать, как она живет. Андромеде невыносимо хотелось лгать. Она только сейчас поняла, как жалка и отвратительна правда: когда-то миссис Кэрроу теперь замужем за грязнокровкой, который подобрал её, урожденную Блэк, в грязном снегу у дороги. У них растет дочь с самым идиотским именем на свете. И вообще, нет его Андромеды, давно уже нет.
Амикус смотрел в глаза женщины, ради которой сохранил рассудок в Азкабане, и она понимала, что не имеет права обманывать, пусть даже она заслужила бы этим презрение в его глазах.
- Будь у нас ребенок, он бы замерз в феврале восемьдесят второго по дороге в Дербишир.
Андромеда не строила иллюзий по поводу Кэрроу. Был бы у них ребенок, возможно, она сбежала бы еще раньше, ведь девицы так удивительно безголовы в двадцать два, особенно, если их жизнь напоминает сказку.
- Мой... Нет, не муж. Человек, с которым я живу - Тед Тонкс. Его чувство ко мне фанатично. Я полагаю, именно поэтому он еще нас не бросил. - Переведя дух, Андромеда смело взглянула Амикусу в глаза. - У меня есть дочь. Ей год и её зовут Нимфадора. Когда я поняла, что беременна, срок был уже слишком поздним, и я не смогла избавиться от плода. Со злости я назвала девочку одним из тех имен, как мы с тобой хотели назвать собаку.
Откровения давались тяжело настолько, что Меда вынула из сумки блок сигарет для Амикуса. Достав одну из первой пачки, она подкурила, тяжело затянулась и протянула остальное любимому. После паузы продолжать оказалось еще сложнее.
- А потом выяснилось, что все не так плохо. Твои письма тогда еще не приходили, и именно эта девочка воспитывала во мне желание жить. К тому же она метаморф, который часто меняет внешность, и я почти не замечаю, что она похожа на своего отца.
Андромеда открыла сумочку и принялась доставать еду, чистую одежду, средства для гигиены, его любимые книги. Это все не могло заглушить факт предательства, но Андромеда надеялась, что Кэрроу не откажется брать хоть что то из её рук. Внезапно она остановилась и посмотрела на него совсем как безумная.
- Ударь меня, пожалуйста. Ударь, не брезгуй.

Отредактировано Andromeda Black (2011-11-11 02:38:13)

Андромеда с сожалением наблюдала за тем, как тлеет выбитая из рук сигарета. Амикус все еще видел в ней свою супругу - ту, у которой в жизни не было другого бога, кроме собственной чести. А теперь Меда стала агностиком, если не атеисткой. Истерические смешки пробивались при одной мысли о том, что Амикус сидит в тюрьме за истребление грязнокровок, а его любимая женщина живет с одним из тех, кого он бы убил, если бы только встретил. Кэрроу кричал, бил её словами: наотмашь, безжалостно, насмерть. Меда слушала его и почти чувствовала, как последние нервные клетки погибают в организме. Она - натянутая струна, оголенный нерв, тот последний, что еще остался. Урожденная Блэк согнулась под грузом всех этих убийственных тирад, став почти старухой, и где-то на дне черного озера усталости и горя тонула маленькая принцесса Андромеда, которую сам Амикус и воспитал. Она захлебывалась, но кричала, и крик этот вырвался, наконец, из уст немощной женщины, чьи руки мелко дрожали. Она кричала на Кэрроу как одержимая, и её глаза от злости казались чуть менее больными. Ужас заставил Андромеду вспомнить о том, что она Блэк, что она Кэрроу, но никак не Тонкс.
- Как бы ты, интересно, меня удержал? К себе приковал? Дома бы запер и палочку отнял?! - И снова эти смешки. Они будят в Меде воспоминания о матери, которая всегда смеялась, как сумасшедшая, крича на отца. У Блэков все наоборот, и они смеются, когда им больно. Друэлла хохотала, даже под тяжестью обиды, не теряя осанки. Андромеда выпрямилась.
- Где ты был, когда я ждала тебя днями напролет, гадая, вернешься ли живым? Ты хоть знаешь, что эльфы специально поставили кресло в холле у входной двери, чтобы я, выбиваясь из сил, не падала навзничь? Почему ты мне никогда ничего не рассказывал?! Знал же, конечно же знал, что я боюсь спросить! Или ты думал, что я не догадаюсь, куда тебя черти занесли? Ты был всей моей жизнью, неужели ты думал, что я не пойму, куда ты влип! Разумеется, я поняла. - А вот обилие риторических вопросов - это по части отца. Он напомнил Андромеде, что Блэки не имеют права быть слабаками и сидеть сложа руки. Меда вскочила с матраса, скинув с колен вещи и перевернув сумку. Она металась по клетке как раненая птаха, не зная, куда деть руки-крылья.
- Что ты сделал? Ты первым предал нас, присягнув этому недочеловеку и отдав ему то, что по праву принадлежало мне. Я была совсем еще девчонкой, черт тебя дери. Я не умела бороться, и мне тогда было невыносимо страшно. Ты не понял и не поймешь, что я избавила тебя от тяжкого выбора. Я бы не пережила, если бы ты выбрал Его. А пожелай ты остаться со мной, ты бы не выжил. - Звезды птиц падают, как гордая Беллатрикс. Они едва чирикают с щемящим сердцем, как маленькие робкие пташки. Андромеда ударилась о стену и тяжела сползла вниз.
Внутри что-то билось и кричало, а потом, издав тяжелый стон, на секунду примолкло, чтобы опять начать орать с новой силой. Любовь, взращенная Андромедой, как умеет только она сама, агонизировала. Нет, она не птица, хотя и выросла в орлиной стае. Она подкидыш. Кошка. Гордый, свободолюбивый зверь, но стоит взглянуть на Кэрроу - становится ясным, что зверь совсем прирученый. - По мне, так лучше ты будешь живой, но без меня.
Смех кончился, гнев иссяк, остался только этот голый нерв, пропитаный вселенской болью, и он обрастал тканями, сплетенными из горя. Так горевали Блэки, а значит, Андромеда возвращала себя к истокам, перерождалась - у кошек девять жизней, а Меда пыталась убить себя восемь раз, и восемь раз Тед спасал её. Жаль этого благородного безголового добряка. Восемь раз, каждый раз заново, он воспитывал из неё Тонкс, а на девятый снова родилась Блэк. Андромеда встала, отряхнула колени, подошла к Амикусу и робко коснулась руками его плеч, и потом - вытянулась на цыпочках, чтобы зарыться носом в его волосы, погладила пальцами его лицо, а ее сердце радовалось знакомым изгибам губ, прикосновениям к любимым глазам. Она ластилась к нему, словно кошка, которая очень долго искала хозяина, ужасно по нему соскучившись.
- Я никогда не умела говорить все эти "люблю-прелюблю". Ты, верно, так и не знал, что ты центр моей вселенной. Ты можешь злиться на меня, кричать, а я все равно не повторю ошибку и не отпущу тебя. Я буду приходить к тебе, пока мне будет что отдать этому похотливому алкоголику, что охраняет тебя. А однажды, мы выйдем отсюда вместе. Я могу поклясться, если ты не веришь моим словам.
Андромеда целовала Амикуса нежно, и поцелуй был подобен прикосновению бриза на побережье, где они проводили выходные. Она шептала ему, что жизнь её в нем заключена, что нет порока хуже трусости, и что девятая жизнь у кошек самая счастливая.
- Привет. - Шепот сорвался на хрип. Андромеда приветствовала Амикуса, словно только что проснулась, вернувшись к нему его женой. - У тебя здесь очень холодно, ты знаешь?

Отредактировано Andromeda Black (2011-11-13 01:03:23)

Февраль слишком уж затянулся, пора бы включить солнце. То самое, которое помнило двоих влюбленных, сидевших на молодой траве у школьного озера: он смеялся, считал её выступившие веснушки, целовал каждую, а она хмурилась, кляла слишком белую кожу, и жаловалась, что стала походить на деревенщину. Она врала, и злость её бутафорская, да и он знал это. Андромеда вспомнила, улыбнулась, и начала недоумевать, откуда ласковое весеннее солнце в Азкабане, спутав его с прикосновениями Амикуса к своему лицу, плечам, спине. Тело Блэк помнило, и даже псевдонежные касания Тонкса не помогли бы этого забыть. Она поддалась, потянулась к Кэрроу, словно и не было этих пустых лет,стирая из памяти Теда и дочь, которую уже сейчас была согласна оставить на попечении отца. Львы, создавая пару с львицами, убивают весь прошлый выводок, так, может быть, Амикус тоже кот, только крупный? Но Меда еще помнила птичьи законы, и уже была готова кукушкой бросить дочь, убедив себя, что так Нимфадоре будет лучше. Кажется, маленькому хамелеону нет места в львином прайде.
Из солнечного марта Андромеду вернул холодный голос Кэрроу. В мыслях даже промелькнуло, что сквозняки действительно доставляют неудобства, когда их сам и создаешь. Прикосновения к коже обжигали льдом, и в Блэк начала закипать злость. Чугунная, раскаленная докрасна ярость, её и держать в себе больно, и не выкинешь, уж больно тяжела, не поднять. Этот глупый человек посмел выключить солнце. Даже Нимфадора знает, что если баловаться выключателем, то он станет неисправен. Если сломать солнце, то снова начнется февраль. Андромеда выдохнула, и медленно прикрыла глаза, пытаясь убедить себя, что в состоянии спасти их двоих, даже если Кэрроу будет сопротивляться.
- Я люблю целовать своего мужа, Амикуса, конфеты и запах сирени. А тебя - нет. Ты так же чужд мне, как Тонкс. Ты слабак, а я их с детства не люблю, как манную кашу, скрип мокрой шерсти и чужие капризы. Верни мне моего мужа, ничтожное существо, иначе я тебя поколочу!
Глупый, глупый Амикус, он не понимал, что если Меду выставить за дверь, то она влезет через окно. Если он запретит жене приходить, то она попадет в тюрьму более обыденным способом - убьет кого-нибудь, делов то... Дирка Крессвелла, например. Гонцы, приносящие дурную весть, долго не живут, а этот магглорожденный упырь сносил уже третьи ботинки с той весны. Полная решимости, Андромеда скинула с себя руки Кэрроу и обернулась к нему, оказавшись близко-близко к любимому лицу. Ей хотелось продолжать орать о том, что он чертов идиот, и что никогда Меда не бросит его. Но кошки так не делают - они шипят и вонзаются в противника когтями. На щеках Амикуса появлялись маленькие месяцевидные ранки, ибо Андромеда в отличие от Кэрроу не жалела лицо любимого, справедливо полагая, что царапины заживут, а душа нет.
- Ты... - Блэк шипела, не в состоянии оторваться от лица Кэрроу. Она была совсем-совсем полоумной в этот момент. - Куда ты гонишь меня?! Обратно, чтоб этот человек снова слюнявил мне грудь ночами, пока я любуюсь сиренью за окном? Или к девочке, которая зовет маму, а я непроизвольно оборачиваюсь, и тоже ищу её маму? Куда?! - Меда схватила Амикуса за грудки и принялась трясти, отлично отдавая себе отчет, что он не знает такую Андромеду. Она и сама себя такой впервые видела. Но разве Кэрроу не этого добивался? Он хотел, чтоб Меда боролась, чтобы была смелой. Он не упадет теперь, даже если Земля перевернется, ведь очень сложно упасть, когда разъяренная Блэк схватила тебя за тюремную робу, да так, что костяшки побелели.
- Я снова решу за нас двоих, ты знаешь, я хорошо это умею. Очнись, счастье мое. Это больше не Ад, мы разделили его на двоих. И не гони меня, Кэрроу, не сотрясай воздух пустыми словами. Ты же понимаешь, что охранник не учтет твоих пожеланий, и не откажется от бабушкиных сережек. - И, строго взглянув в глаза Амикусу, отрезала решительным тоном. - Только не смей жалеть этот хлам.
Друэлла иногда говорила, что Андромеда вышла замуж за человека подстать себе. Мама говорила, что Амикус Кэрроу такой же чудной, как и её средняя непутевая дочь. Меда всегда обиженно поджимала губы, благодаря небеса, что привычка преувеличивать перешла только Нарциссе. А сейчас ей казалось, что мать не так уж и ошибалась. Солнце потухло, а Меде не страшно: она слишком крепко держит Амикуса, чтобы он упал, если Земля перевернется - ад Азкабана перестал быть таковым. А претворять в жизнь свадебные клятвы, находясь в тюрьме - это прерогатива психов. Хорошо, что они нашли друг друга на этой шаткой земле с глупым неустройчивым светилом.

Отредактировано Andromeda Black (2011-11-14 04:04:45)

Интересно, что сделал бы Прометей, не прими люди огонь? Вряд ли он стал бы их уговаривать, расписывая всю прелесть стихии. Наверное, просто взял бы дар и ушел бы с ним. Вот только куда? Титаны обратно не примут, так как Прометей переметнулся на сторону Зевса. Громовержец тоже, не жаловал бы, да и вряд ли Принесший, а в нашем случае, Предлагавший Огонь, попросился бы обратно. Выхода нет, а озлобленные бестолковые люди прогоняют и толкаются. Вероятно, удивленный Прометей спустился бы в Тартар, так как, будучи бессмертным, убить себя не мог. А вот Андромеда могла.
Тяжело ударившись о стену, Блэк сползла вниз на грязный пол. Место это было ею уже горячо облюбовано, так как не более десяти минут назад она уже тут падала. Перерождалась, глупая, себя возвращала... А для чего?Чтобы, наконец, здраво глядя на мир, понять, что в тех больных иллюзиях было куда лучше. В снах, мечтах и воспоминаниях она видела другого человека, который бы никогда не отпустил своего. А этот, простите за выражение, полу-Кэрроу полу-Тонкс до идиотизма благороден, да еще и склонен к высокопарной ереси. Лучше бы Андромеде остаться той слепой двадцатипятилетней старухой.
- Ты не поверишь. - Андромеда медленно поднялась с пола, потирая ушибленный затылок. - Ты за пол часа, что я здесь сумел достать меня больше, чем за семь лет школы и четыре года супружества. - Глядя на яростно курящего Кэрроу, женщина отдавала себе отчет, что больше не сможет уговаривать его не прогонять жену. От этого осточертевшего "уходи" уже неприятно звенело в ушах, и Меда, устало убрав со лба прядь волос, проговорила. - После всего, что ты наговорил, я была бы и рада уйти. Но охранник запер нас до утра. Так что прости за вынужденное соседство.
Где-то внутри себя Андромеда все еще желала бороться. Хотя нет, она хотела наподдать Амикусу по первое число так, чтоб вся дурь из головы разом вылетела, вот только она не может всю жизнь принимать за него решения. Если Кэрроу хотел, чтобы его женщина ушла, то она уйдет так быстро, как только сможет. Да и гордость уже даже не намекала, а просто настойчиво кричала о себе. Амикус стал самоотверженным идеалистом, верящим в чудеса. Интересно, он действительно полагал, что с Медой все будет хорошо? Хотя, собственно, ей уже было плевать на то, что творилось у Амикуса в голове. Она не Прометей, а значит вполне могла умереть. Вот только перед тем, как пойти в очередной раз сводить счеты с жизнью... 
- Я хочу выспаться.
Там, во сне, её который раз ждал настоящий Кэрроу. Тот, который сейчас соображал бы, как им выбраться из тюрьмы, а не стенал о "заре своего существования". Хотелось уснуть и попрощаться со своим Амикусом, а вот с человеком, трусливо прячущимся в тени не хотелось и разговаривать. Андромеда абсолютно спокойно подошла к кровати, сняла покрывало и принялась методично стряхивать с матраса крошки и мелкий сор. Сигарета была выбита из рук Кэрроу, сопровождаемая бормотанием "потом покуришь", а вместо этого Амикуса было вручено одеяло. Оценивающе глядя на мужа с куском ткани в руках, Меда скривила губы в грустном подобии улыбки. Жаль было их, дураков. Женщина зябко прижалась к любимому, потянувшись к его колючей щеке за поцелуем. А потом, скользнув губами к уху прошептала: "Спокойной ночи", и с колкой усмешкой на губах улеглась в кровать, прижимаясь к холодной стене. Все теплее, чем его объятия сейчас.

В жизни все можно изменить, только если не ставить точку. Запятая была бы замечательным знаком в их отношениях, но Андромеде больше нравилось двоеточие. Во всяком случае, после него можно еще многое написать, можно совершено изменить исход истории. А после точки нет ничего. И новое предложение будет уже не о них, так старательно желавших стать счастливыми, разлюбившими. О ком-то более достойном, нежели непостоянный авантюрист и капризная принцесса. Начинать после троеточия очень сложно, но если Кто-то сверху кинул кости и решил сделать из Меды бесстрашного рыцаря, то ей пора перестать лить слезы о своей непутевой жизни. Сначала спасти Амикуса, а уж после отобрать у этого Кого-то азартную игру, ибо нечего из прихоти ломать жизни.
Андромеда как-то совсем по-детски жалась к стенке, пытаясь не обращать внимание на холод и сырость. Она словно пыталась как можно дальше отодвинуться от Кэрроу, потому как боялась, что снова не сможет совладать с собой. Вроде бы уже все решила, сама себя приготовила к непоправимому, а нет, что-то внутри все так же кричало и рвалось. Не могло его оставить одного гнить в тюрьме сердце неразумное. И в глаза эти усталые уже смотреть сил никаких не было, а без них невмоготу. Но возле стены все равно очень холодно, и ложе сырое пробирало до костей, но хотя бы сердце не трогало.
Старый матрас заскрипел, давая Андромеде понять сразу несколько вещей. Во-первых, где-то внутри заключенного Азкабана еще жив тот самый, прежний Кэрроу, который умеет понимать ситуацию. Во-вторых, судя по тому, как близко Амикус прижался к близкой жене, в нем еще жил мужчина, которого все еще привлекает его женщина. А в третьих, черт возьми, перестало быть так холодно. Поначалу захотелось фыркнуть, дернуть носом и проворчать что-то вроде "не мешай мне спать" или "пшел вон". Но если мужчина стал кротким, как котенок, прижался к тебе, касаясь пальцами твоего лица, то нельзя его отпускать. Он замолк, но ты знала, что ты его любимая, и сама молчишь, спугнуть боишься. Не хочется портить момент своей прозаичностью. Андромеда носом тыкалась в шею Кэрроу, словно пытаясь найти убежище от внешнего мира, зарывшись в его отросшие волосы.
- И в пролет не брошусь, и не выпью яду, и курок не смогу над виском нажать. Надо мною кроме твоего взгляда не властно лезвие ни одного ножа.
Далекие маггловские русские поэты нашли отголосок в душе Блэк. А она много лет подряд пыталась подобрать стихами ключик к сердцу Амикуса. Она не была уверена, что Маяковский нравился мужу, но разве он может оставить равнодушным? Андромеда закинула на любимого ножку, подвинувшись при этом максимально близко. Она улыбалась ему в губы, целую их, зарывалась пальцами в волосы. Она думала, что если он позволил им эту ночь, то разрешит и последующие. Желание "рубить с плеча" и ставить точку без возможности дописать историю пропало. Глупая робкая надежда - единственное, что у них осталось.
- Когда мы выберемся, ты больше никогда не будешь смотреть на меня так. Я твоя - по праву твоя.

Отредактировано Andromeda Black (2011-11-19 16:10:19)

Даже самые сильные женщины хотят в какой-то момент почувствовать себя маленькими и слабыми. А Блэк не была ни самой сильной, ни самой храброй. Она чертовски устала и соскучилась по своему любимому человеку, по его шепоту, улыбкам, прикосновениям. Она возвращала их в нежных касаниях губ, в сбивающемся дыхании и сердце, выбивающему странный ритм под ладонью Амикуса, кажется что-то из раннего Вивальди.
Андромеда замерла, любуясь обожаемыми глазами. Еще десять минут назад они были тяжелыми как грозовые тучи, а сейчас искрятся серебром. И Меда тонула в этом взгляде, зачарованная совсем как в день, когда их объявили помолвленными, или когда впервые целовались, когда он ждал её у алтаря. Они были красивейшей парой на курсе, их семья была самой крепкой из семей сестер Блэк, и даже в тюрьме они смогли быть счастливыми. Это было очень просто сделать, когда светились глаза человека, с которым не надо быть самой сильной, когда требовалось только их заново зажечь, возлагая себя на алтарь его жизни.
- Тиранов творят рабы, мое счастье. А мы с тобой всегда искали равных, с которыми одинаково приятно спорить и молчать.
Блэк тянулась к нему, как цветы тянутся к солнцу, так близко, как только могут. Меда расстегнула тесное платье, убирая преграду между ней и её солнцем, чьи руки грели лучше, чем все одеяла мира. В Азкабане внезапно перестало быть холодно. Меда гладила его лицо, проводила пальцами по бороздам от своих ногтей, целовала каждую, и смахивала из уголков глаз предательские слезинки, ненавидя себя за то, что не смогла себя удержать. Андромеда касалась поцелуями губ Кэрроу, лаская так, как умеет только она, как умеет только с ним: нежно, но требовательно, иногда прикусывая нижнюю губу.
- Уже почти десять лет только тобою живу, и тобою дышу.
А сердце все также сумбурно выбивало ритм вальса. Последние дни стояла невероятная духота, воздух был тяжелым, как боль в сердце Андромеды. А теперь спасительный дождь за окном вторил сердцу, и казалось, что ему тоже вальсы нравятся куда больше реквиемов.

Она счастлива, и нет у неё жизни кроме него. И ни с кем никогда ей не было так хорошо, как с ним. Её захватывает с головой, и она плохо соображает, где находится и при каких обстоятельствах. Она чувствует его полностью, и нет больше между ними никаких преград. Андромеде кажется, что не было этих лет, а они просто давно не виделись. Так было уже, когда Амикус уезжал в командировку когда-то, в той прошлой, безмятежной жизни. Меда улыбается, смотрит на него, и улыбается, отдаваясь ему и растворяясь в нем. Она его полностью, без остатка. Она отключает разум, который предательски шепчет, что это они в последний раз так сплетены желанием и любовью. Он хочет обмануть и себя и её, а она знает, но предрассветный миг слишком прекрасен, чтоб прерывать его её опасениями. Она все та же безрассудная и отчаянная, и все проблемы решает сердцем.
Маленькую камеру наполняют стоны Андромеды Блэк, современной декабристки, матери-кукушки и просто любящей жены. Она могла бы жить дальше, если бы не любила его глаза больше своих, если бы прикосновения к его телу не тянуло внизу живота и если бы он не был её смыслом. Фанатичка, она извивается, запрокидывает голову, тяжело дыша, цепляется в его плечи ноготками – ей не нужен никто больше в этой жизни. Ни в этой, и ни в какой другой. Андромеда в экстазе, ей казалось, что она рискует потерять сознание. Она прижимается к нему максимально близко, чтобы разделить с ним каждое мгновение, услышать каждый стон, каждый вздох. Миссис Кэрроу – умирающий в пустыне от жажды, которого пожалело небо и послало дождь.
Андромеда с лаской глядела на мужа, любимого, родного, изменившегося, но все еще её. «В радости и горе, здравии и болезни», так ведь говорили, верно? Избалованные вниманием, раньше они относились друг к другу более спокойно, искренне полагая, что всегда будут рядом. А сейчас жадно всматривались в черты лица, мимику, движения, чтоб запомнить на столько, сколько отмерило им небо. Ей было безумно страшно от того, что они больше не увидятся. Времени оставалось всего пара минут, а несказанного, невыплаканного, рвущего душу – не хватит жизни Николаса Фламеля.
Не гони меня, позволь мне сохранить свою жизнь и твой рассудок.
- Позволь мне построить все заново! – И снова этот сумасшедший блеск в глазах. – Только давай без общих фраз. «Уверен, что мы еще встретимся»? Что это, Амикус?! Скажи, что хочешь, чтоб я пришла! Скажи… - Шаги в конце коридора гулко зазвучали где-то вдали, и Андромеда принялась спешно одеваться. – Не молчи. Попроси меня придти еще раз…

Отредактировано Andromeda Black (2011-12-11 22:53:21)