Но голос надежды вновь
Машет своим крылом,
Падая вниз дождём,
И я опять вхожу в твой дом.Порой Люциус особенно не любил Англию. Зимней порой. Тут было сыро даже тогда, когда вода застывала и превращалась в лед. Тут был дождь со снегом, или снег с дождем, и никогда не было чего-то одного, за исключением, пожалуй, лета. Он прошел всего лишь пару метров до входа в поместье, но мокрый снег уже попал в глаза, на щеки, руки. Он таил от его тепла, и становилось еще хуже. Он превращался в воду, растекался, стекал за шиворот. Чтобы с ним было, окажись он не в двух метрах от поместья, а, скажем, в двадцать двух? Или в десяти? В детстве этот снег принес бы ему радость, он бы веселился с друзьями, смеялся, а сейчас он злится. Его раздражает этот снег. Раздражает до такой степени, что хочется выхватить палочку и сделать что-то. Что именно ему даже не приходит в голову. Может отправить в небо знак Темного Лорда, может поджечь одно из деревьев на аллее, чтобы то горело, выделяло тепло, плавило снег. Но он, стиснув зубы, молча открывает тяжелую дверь. Она приветствует его мягким скрипом, из за чего, где-то в голове, возникает желание выломать ее каким-нибудь заклинанием, или, опять де, поджечь. Но это было бы глупо, и так неосмотрительно, и вообще бессмысленно. Поэтому эта мысль исчезает так же быстро, как и появляется.
А еще появляется домовой эльф, Добби. Откуда он тут взялся, да еще и так незаметно? Люциус бы непременно задался этим вопросом, не раздражай его этот эльф так сильно, что нельзя думать не о чем другом. Вновь появляется мысль о том, что, может, стоит его поджечь? Но какая-то часть сознания яро протестует, говоря, что этой по меньшей мере глупо, не говоря уже о жестокости. Да, конечно, он домовой эльф, просто мусор, дополнение к изысканному интерьеру и статусу крови, но он так же живое существо. Люциус понимает это, поэтому снимает пальто и кидает на пол.
Пойти в подвал, прочитать очередной фолиант по черной магии, или же попросить эльфа принести ему стакан огневиски? Закрыться в подвале, уснуть  прям там, лежа на столе, чтобы завтра жаловаться на боли в спине и шее. Или же уснуть на диване, чтобы потом так же жаловаться на боли в спине? Подниматься в спальню ему ну совсем не хотелось. Ему хотелось выпивки и покоя.
Эхо тяжелых шагов Люциуса, разносившееся по коридору, путалось и терялось в этих толстых каменных стенах. Было тихо, и даже эта тишина раздражала. Он не понимал, что уже поздно, ближе к двенадцати ночи, или даже больше. Он задержался. Хотя, в последнее время это обычное дело. Если не дела Темного Лорда, то перевороты и прочие проблемы в Министерстве. Он вообще последнюю неделю редко приходил домой до полуночи, еще реже он приходил в хорошем, или хотя бы не настолько плохом, расположении духа.
«Уже поздно». Тихо заметило подсознание. И, если он хочет поспать больше семи часов, и не усугублять и без того черные дни своей жизни еще и тем, что он не выспится, ему следует подняться в спальню, лечь на кровать, уснуть. Коридор, лестница, коридор, все это казалось бесконечным. Идешь в этой бархатной темноте, еле переставляешь ноги, идешь и идешь… Можно было и пройти, если бы этот «путь» не был таким «родным», исхоженным. Порой Люциусу даже казалось, что он все время идет след в след. Не отклоняясь ни на миллиметр от того места на полу, куда наступил вчера, позавчера, год назад.
Люциус осторожно открывает дверь, в надежде на то, что его жена спит, он ее не разбудит и так же ляжет спать, может даже уснет сразу. То раздражение, которое было с ним весь этот день, ушло на второй план. Его сменили апатия, усталость, и еще что-то. Он не мог понять что.

Войдя в комнату, он услышал голос своей жены, вместо той тишины и ровного дыхания, которое ожидал. Он бы мог быстро ретироваться задом, но для этого у него не было абсолютно никаких оснований, а самое главное, позже он бы не смог это аргументировать. Да, она, конечно, скорей всего бы и не спросила, но просто сам факт. Люциус чуть качнул головой, и, зайдя, осторожно закрыл дверь.
- Доброй ночи, друг мой. Не желаешь ли горячего грога? – Ее мягкий голос привел его в чувство на какую-то долю секунды, но этот вопрос он пропустил, просто кивнул, снова. Он был где-то не здесь. В другом «где», и, возможно «когда». Интересно, она знала, почему ее муж приходил так поздно? Почему порой он приходил в таком состоянии? Где он пропадал, и какую такую «ночную работу» подкидывало ему «министерство»? Нет, она не задавала таких вопросов. В этом плане она была идеальной супругой. Достаточно покорной, любящей, не сварливой. Плюс ко всему, она была красивой, что тоже немало значило. Но сейчас все отходило на второй план. Снег сможет меня согреть,
Ты помоги ему.
Душу мою отпеть
Здесь некому будет.- Ты не спишь. – Он не знал, стоит ли спросить это, или утвердить, ибо это все же был факт, поэтому его голос прозвучал сухо, как-то без интонаций, как будто бы это был просто набор слов, точнее, даже, букв. – Почему? – Осторожный вопрос. Неизвестно, действительно ли он хочет узнать, действительно ли он готов, и к тому ли он готовится. – Все в порядке? Ничего не случилось? – Вкрадчиво спрашивает он, подходя к креслу. Взгляд его падает отнюдь не на то, чем занята его жена, взгляд его падает на камин. Люциус хорошо мог представить все того блаженство, которое заполняет тебя, когда ты сидишь в теплом кресле перед камином, зимним вечером. Когда ты слышишь потрескивание дровишек в огне, чувствуешь тепло, и в мыслях твоих порядок. Да, это было прекрасное ощущение. Жаль, что Малфой младший не мог этого ощутить, не сейчас.
Сейчас ни тепло камина, ни мягкое кресло, ни тихое потрескивание не могли привести мысли Люциуса в порядок, как ни что не могло привести в порядок его самого. Ему самому порой казалось, будто в его жизни наступила зима, которая не закончится, и снег заметет его с головой, поглотит, оставив замерзать и в страхе ожидать смерть, молить о быстром избавлении. И костер не растопит снега, не даст того желанного тепла, не спасет.
Но Нарцисса. Сейчас она сидит у камина, слушает потрескивание древесины под действием температуры, и интересно было бы знать, что она слышит в этом треске. Люциус кладет руки ей на плечи, и через секунду, словно опомнившись, одергивает.
- Извини, я с холода. -  Как-то отрешенно произносит он, обходя кресло по широкой дуге. На самом деле причина совсем не в том, что его руки холодные. Дело в том, что он делал этими руками. Порой на него находили какие-то приступы, схожие с мигренью, когда он сожалел о всех своих делах, который делал для и ради Темного Лорда. Он еще не стал бесчувственным и отрешенным инструментов в его руках. Пока еще не стал.
Люциус подошел к окну. Взгляд его серых глаз провожал падающие снежинки. На языке крутились слова, которые он хотел, но не мог произнести:
- Нам надо поговорить. – Мрачно отозвался он, не поворачивая головы. В конце концов, рано или поздно все тайное становится явным. И, как однажды сказала ему мать, в семье стоит избегать секретов и недомолвок, они ведут ко лжи, а это хуже всего.

Отредактировано Lucius Malfoy (2012-09-13 17:44:22)

See who I am,
Break through the surface.
Reach for my hand
Он повернулся к ней. Внимательно смотрел в ее глаза. Вглядывался, что-то ища, пытаясь что-то разглядеть. Что, пока он еще не знал.
- Ты действительно хочешь знать? – Вкрадчиво спросил Люциус, продолжая смотреть на Нарциссу. – Действительно ли ты хочешь знать? – Повторил он так отчетливо, будто бы говорил с трех летним ребенком. Особенно он выделил слова «действительно» и «хочешь». Ибо, у нее был выбор. Но он знал, что Нарцисса хотела, он видел это в ее глазах. И он не осуждал ее за это желание. Он мог его только удовлетворить. Но он не знал, с чего следует начать. Люциус знал, что этот разговор дастся ему тяжело, и ему придется переступить через себя, может даже не один раз, чтобы рассказать все и создать нужное впечатление. Не правильное, нужное. Не знал. Поэтому молчал. Смотря уже не на лицо своей жены, а на снег.
- Я не боюсь твоих рук. – Тишину нарушил ее голос. Люциус вновь удостоил ее своего взгляда. В его серых глазах теперь скользило непонимание сложившейся ситуации. Она взяла его за руку, и провела её по свое щеке. Люциус почувствовал тепло, мягкость ее кожи, ее губы. Он изучающее смотрел и смотрел. В его взгляде не было ничего, кроме, пожалуй, все того же непонимания. Люциус поднял правую свою руку, и провел ей по волосам Нарциссы.
- Моих рук и не следует боятся. – Так же тихо сказал он, но сам не совсем верил в сказанное. С практической стороны, Люциус, разумеется, был прав. Руками он никого не убивал, именно голыми руками. Своими руками он лишь держал палочку, из которой вырывались заклятия, сказанные его голосом, задуманные в его голове, в его сердце. Если чего и следовала боятся, так это его мыслей. Тех мыслей, которыми он просто упивался.
Он осторожно высвободил свою левую руку, расстегнул запонку, принялся медленно закатывать рукав. Можно искать его медлительности оправдание, можно найти там причину отсрочить уже неизбежный момент,  можно найти там еще что-то. Но сам Малфой ничего в ней не видел. Оголяя предплечье, он стал дышать тише, и куда реже. Трудно было признаться, но в этот момент Люцуис испытывал двоякие чувства. Это была и гордость, и радость, и что-то еще, к чему он не мог подобрать слов.
На его предплечье можно было видеть метку Темного Лорда. Череп, змею… На его аристократически бледной коже, черная метка была хорошо видна, она была контрастом к его коже. И это ему нравилось. Пока нравилось.
Люциус ничего не говорил. Лишь поднял голову, и посмотрел на Нарциссу. Он хотел видеть ее реакцию. Он изучал ее лицо, ее глаза, губы. Что она скажет? Что отразиться в ее глазах? Боль? Будет ли ей больно от этого? Страх? Она начнет его бояться? Или это будет другой страх, страх за его жизнь? Ничего? Это будет равнодушие? Или, может, удивление? На его лице, на какую-то секунду, появилась полу усмешка. И он продолжал молчать. Ожидать его вопроса. Что она спросит? Как давно? Почему? Зачем?
Он сжал пальцы в кулак. На белой коже можно было разглядеть выступившие голубые вены.
Тишина его напрягала. Еще чуть-чуть, и он не сможет молчать, он просто должен что-то сказать, но не знает что. Тут, вроде, все понятно. Нет ни сомнений, ни-че-го. Может, толика непонимания, недоумения.
- Не молчи. – Холодно сказал Люциус, и сам удивился отстраненности своего голоса. Но она не должна молчать. Она должна понять. Нет, не так, она обязана понять. Как поняла ее сестра. Но Люциус не хотел, чтобы Нарцисса была похожа на свою сестру, но он хотел, чтобы она поняла. И все. Ему сразу бы стало легче. Он был уверен в этом. Так же, как и был уверен в том, что магглорожденные не имеют право на существование, как и полукровки. Они гости, ошибки этого мира. Он уверен в этом. Он знает это. Он верит в это. И поэтому, только поэтому, у него на руке есть метка, символ того, что он против этого. Поэтому он рассказывает это своей жене. И поэтому он гордится этим. Пока еще гордится.

Отредактировано Lucius Malfoy (2012-09-16 14:11:28)

You've got the words to change a nation
But you're biting your tongue
You've spent a lifetime stuck in silence
Afraid you'll say something wrong
Что он хотел услышать? Действительно, что? Секундами ранее, он думал, что ждал вопросов, но сейчас вдруг осознал всю их бессмысленность, всю глупость, фальшь. Стоило произнести их вслух. Это же факт. К чему тут вопросы? Тут можно злится, или кричать, но ничего не поделать. И, знаете что, Нарцисса это понимала. Как понял и Люциус, но понимание у них диаметрально противоположное.
Он внимательно слушал ее, не смея прервать. Не только потому, что ему нечего было сказать, но так еще требовали правила этикета. Почти каждое ее слово было точно в цель. ОН слушал, молча слушал, смотря на нее, в ее глаза. Следя за ее губами, за тем, как она выговаривает каждое слово. Казалось, что эти слова сожгли бы ее изнутри, будь они невысказанными. Но и теперь, повиснув в комнате, они жалили его. Но какими бы эти слова небыли, голос ее оставался холодным, ледяным. Как и его глаза. От них обоих веяло холодом, казалось, что на улице сейчас было теплее, чем между ними.
«Белла, Белла. Она везде успела. И не хотел бы я услышать рассказ о Лорде, из ее уст.» Мысленно он ухмылялся, непроизвольно, по привычке, или рефлексу, если можно так выразится. Он знал ее, видел ее среди Пожирателей. Кто-кто, а она была там как рыба в воде. И ее «живописные рассказы». Что ж, Люциус не удивился бы, если она для наглядности решила продемонстрировать их методы. Она могла. Теперь легкая ухмылка коснулась и его лица, но…
«Что она ей наговорила?» Словно острым ножом эта мысль ворвалась в его голову. Ухмылку в миг стерло с лица. Что она наговорила его жене? Пожалела ли она ее сознание? Нет, на вряд ли. Белла была не из тех, кто жалел. Порой складывалось впечатление, что ее руки, ее мысли не знают понятия жалость. Но, не в случае же с сестрой? Она должна была ее пожалеть. Люциус всегда думал, что между ними взаимопонимание, они же сестры, как никак… Впрочем, ему не дано узнать то, что сказала Белла, ему остается только догадываться и, пожалуй, надеяться.
Он уважал ее за то, что она принимала его выбор. Да, возможно, все жены так делали, должны были делать, но ему хотелось верить, что в этом его Нарцисса единственная, уникальная. Почему-то он видел в ее словах, точнее, прочитал между них, что-то вроде: «Я согласна быть женой Пожирателя Смерти, но лишь при условии, что мой муж действительно хочет им быть.» Может, ему просто хотелось это слышать, и он это слышал. А еще он слышал, или ему казалось, что он слышал, отголоски ярости, истерические нотки, ели можно так сказать.
Возможно, через минут пять, Люциус сам пожалеет о том, что завел этот разговор, но ему придется его продолжить. Если сказано «а», то нужно сказать и «б».
Почему он сказал только сейчас? Потому что был не готов? Вранье. Думал, что так будет лучше? Вранье. Думал, что защищает ее? Это еще большее вранье. Не знал, как сказать? Более похоже на правду, но все равно вранье. Может, дело в том, что он боялся? Чего только вопрос. Уж не гнева ли своей любимой супруги? Интересно, Люциус вообще знал, что она умеет гневаться, что ей не чужда ярость? Он должен был догадываться, но он не догадывался, не хотел. Он смотрел ей в глаза. И он знал этот взгляд. Он неоднократно видел его в глазах ее сестры, Беллатрикс. Это гнев, ярость. И если он не сможет нивелировать эту ситуацию, то можно не сомневаться, выяснения этого всего зайдет куда дальше, чем хотелось бы. Поэтому Люциус должен прогнуть спину, как кот, и может даже, помурлыкать.
– Нарцисса,  – его голос переполняла нежность и осторожность,  – я не мог сказать раньше. Я… - Люциус запнулся, чуть потупил взгляд. Так было необходимо. – Я не мог сказать раньше. – Виновато повторил он. – Я не был готов, и думал, что ты не готова знать это. Я бы не говорил тебе и сейчас. Более того, я хотел верить, что ты не узнала бы об этом до самой моей старости и смерти. Но, видит Мерлин, сейчас настали такие времена. – Он осторожно взял её руку в свои. – Я так боюсь за тебя. Скоро могут принять закон, и тогда Пожирателей,  – на этом слове он запнулся,  – объявят вне закона. И один Мерлин знает, что тогда может случится со мной, с тобой… Но я не могу отступить. – Он сжал ее руку, заглянул ей в глаза. В сорока процентах сказанного, он был искренен. В остальных же шестидесяти… Что же, так было нужно. Если подумать, у человека столько чувств, столько эмоций, что иногда и не хватает жизни, чтобы все их показать, но Люциус мог показать большинство эмоций в рекордно короткое время, даже не чувствуя и не понимая их. Он знал об эмоциях все, но не понимал и сотой части. Просто если это было нужно, он это делал, показывал, а потом сам начинал верить в сказанное, в сделанное, начинал чувствовать это.
В такие моменты как сейчас, Люциус постоянно чувствовал себя ущемленным. Ему даже иногда казалось, что он отключается, а включается кто-то другой: скользкий лгун, но при этом эстет и джентльмен. И самое главное, что именно «он» вытаскивал Люциуса из всех проблем, позволял ему выходить сухим из воды. «Он» находил нужные слова, давал обещания. И Малфой не мог признать, что это он сам, а не «кто-то», он не верил, что может быть настолько убедительным, настолько правильным. Пока еще не верил, хоть и убеждался день ото дня. Он не мог признать, что может быть таким. Раньше он мечтал о том, чтобы стать тем, кем является сейчас, но вот когда время пришло, он не может поверить.
- Все лучшее, Цисси, началось со всего самого худшего. – Мягко прошептал он. И в этих словах был весь он. Может, ему стоило сказать их до того, как он завел этот разговор, если этот разговор вообще стоило заводить. Да, он старался оттянуть этот момент, да вот если откладывать и откладывать что-то, потом будет только хуже.
«Все лучшее началось со всего самого худшего.» Про себя повторил Люциус.

Killin' time before she struts her stuff
She needs supporting, I'll become the crutch
She'll never know how much she means to me
I'd play the game but I'm the referee
Труднее всего обманывать женщин. У них в голове словно есть какой-то маячок, распознающий ложь. Чтобы обмануть женщину, надо быть осторожным, надо продумать каждую мелочь, каждое слово, каждый жест, для того, чтобы тебе поверили. Но еще труднее обманывать ту женщину, с которой ты живешь, которая знает тебя, которая тебя изучила. Иногда бывает ощущение, что она видит твои мысли, и если что-то в твоей голове пойдет не так, какая-та не та мысль, выдающая ложь, тебе уже никогда не поверят, во всем будут искать подвох. Но Люциус сейчас был честен на семьдесят процентов. Это больше половины, это много. Он был честен в мыслях, что тоже много значило, но…
Но Нарцисса закидывает головы и начинается смеяться. Почему? Люциусу лишь остается задаваться этим вопросом. Пытаться искать ответы на него бессмысленно, ни одному мужчине не дано понять женщин, что происходит в их головах. Он бы мог отпрянуть от нее, мог бы удивиться, разозлится, но нет, он оставался спокойным, даже не отпустил ее руки. Единственное что выдавало его – молчаливый вопрос в его серых глазах.
Что это, по его мнению? Истерика? Срыв? Все вместе? Он не знал и не хотел знать, честно не хотел. Ее смех был мелодичным и прекрасным, как и голос, но что-то в нем было такое… Такое особенное. Странные нотки, звенящие, металлические, истеричные.
Смех ее был не долгим. Нарцисса умела держать себя в руках. Но когда она заговорила, вопрос из взгляда Люциуса никуда не делся.
И опять почти каждое ее слово попадало в цель. И опять каждому ее слову Малфой находил противовес, но ничего не говорил.
-Боятся за свою семью, это в крови любого. Волшебника, и, как бы отвратительно это не звучало, маггла тоже. Испокон веков мужчины защищали своих женщин. И я стал пожирателем лишь для того, чтобы защитить тебя, нас. Тот мир, в котором мы живем, в котором будут жить наши дети. – Он серьезно посмотрел в ее глаза. – И из этой воды, это черной, густой и грязной воды, сухим не выйдет никто. – Мрачно заметил он, ибо даже подошвы его ботинок уже были запачканы. Образно, разумеется.
Люциус отпустил ее руку и опустил свой взгляд. Он принялся раскатывать рукав, и пытался застегнуть манжет. Это у него  не получалось.
«Слишком Малфой» Мысленно Люциус фыркнул. Слишком Малфой. Нет, она серьезно? Что это вообще значит. Может, он и был готов отдать свою жизнь когда угодно и кому угодно, лиш бы имя его семьи оставалось чистым, но…
- У нас будет ребенок. – Как бы между прочим, вот так. Завтра обещали снег, а еще у нас будет ребенок. Знаешь, сегодня я ела на завтрак тыквенный суп, а еще у нас будет ребенок. Знаешь, мне так нравится голубой цвет, а еще у нас будет ребенок. Так по обычному, так между прочим.
Люциус в начале даже не понял всего смысла сказанных ею слов. Он был слишком увлечен тем, что пытался понять, что значит быть «слишком» Малфоем. Прошло около тридцати секунд, Люциус оторвался от запонки и от манжета, его брови были удивленно изогнуты, на лице появилось смешанное выражение: скептицизм, и оттеняющее его непонимание, удивление.
- Се… - «Сейчас!?» Чуть было не вылетел из его уст удивленный возглас, но он быстро закрыл рот. – Серьёзно? – Исправился он, пытаясь скрыть в своем голосе нотки удивления. – Ты серьёзно?
Он пытался оставаться серьезным, сохранять свой разум чистым, глаза холодными. Он все еще не мог до конца осознать смысл этих четырех слов. Действительно не мог. Будто бы они были произнесены не на английском, а на непонятном ему португальском, на пример. Какая у него должна была быть реакция? Он еще не разобрался.
Чувства в нем просыпались медленно и нехотя. Они мешали. Он, большую часть времени, оставался холодным, и эмоции его были лишь данью ситуации. В нем словно была вода, и ее надо было разогреть до ста градусов, чтобы она начала кипеть. Вода закипала долго, а он все продолжал смотреть на нее своими непонимающими серыми глазами, словно подстреленный олень, до конца не понимающий что все, это – конец. Не понимающий, что его подстрелили. И когда к нему подходит охотник, он продолжает смотреть на него своими большими оленьими глазами, задавая вопрос «что это?» или «что со мной происходит?».