Родольфус вышагивает из портала в гостиную родного особняка на рассвете ещё не поджаренного колючим майским солнцем утра – устало, иссушено и измученно. Он уже забыл, что такое комфорт и нормальная английская речь – а не тот идиотизм, которым швыряются в Ирландии. Он позабыл, как хорошо дома, под сводами, знакомыми с раннего детства.
Но – самое главное и самое приятное одновременно – он забыл, что у него есть жена.

Появившийся домовик переправляет в кабинет рюкзак и два тубуса, походную сумку и спрессованные письма, и Родольфус, услышав едва заметный даже в этой звенящей тишине хлопок аппарации, принимается немедленно снимать с себя одежду.
Пыльный. Потёртый кожаный плащ – кажется, такие носили инквизиторы когда-то, укороченный сюртук с двумя дюжинами маленьких карманов, шарф, кожаные наручные крепления, ножны с пояса – Моргот, как же ему надоела эта полевая одежда.
Как же он к ней привык.

Лестрейндж встряхивает головой – припорошенные пылью чёрные волосы, словно седые, чуть вьющимися прядями щекочут шею, спадают за расстёгнутый высокий приподнятый воротник рубашки; Лестрейндж потирает руками лицо – в разгорающемся свете дня заметны шрамы на ладонях и кистях; Лестрейндж буквально срывает запонки с манжетов рубашки и подкатывает рукава до локтя.
Метка одобрительно и немо хмыкает.
Лорд доволен.
Перестука стаканов и графина Родольфус не слышит – зато его чуткий слух улавливает другие звуки.

Пришла.

- Какие люди, - издевательски тянет маг, даже не поворачиваясь к лестнице – он и так знает, что жена замерла на второй сверху ступеньке лестницы. – Что так рано поднялась? Сон красоты – до девяти утра, Bellissima, - виски остужает кровь и проясняет запыленный разум. – Или тебе так скучно без меня, что уснуть не могла? Весь этот месяц?

Родольфус приподнимает брови в сардоническом издевательстве – лоб гармошкой, любящая усмешка усталого дедушки, стальной блеск синих глаз.
- Тебе двадцать три, жена – а ума у тебя ни на сикль.
Друэлла, вестимо, не раз и не тридцать раз его Конфундусом приложила, прежде чем он согласился взять в жёны эту выскочку.

Волшебник вздыхает, ставит со стуком стакан на стол, поправляет рукава. Расстёгивает несколько пуговиц у самого горла, подхватывает ёмкость с виски и направляется к окну.
Рассвет дребезжит и распаляется – прямо как Беллатрикс.
Какого дракла эту занозу назвали таким именем? Беллатрикс – воительница, преддверие дурманящих грёз, дикие пляски на чужих могилах и – звезда, доживающая свой срок в последней фазе. Но никак не растревоженная и бешеная болонка с повадками овчарки.
От такого внезапного сравнения Родольфус тихо смеётся, разглядывая пейзаж за окном – ему всегда нравились рассветы. Не закаты, которые предвещали то бури, то ураганы, то негу. Рассветы, сулившие кровь и ищеек, следующих шаг в шаг, но отстающих на три прошлые жизни.

- О тебе и не вспомнишь, не надравшись в хлам, - парирует маг, поставив ладонь на ставни. Грозу бы сюда. Хоть ненадолго.
- Какого это бешеного гиппогриффа ты рылась в моей спальне? Тебе своей комнаты мало? Если да – то собирайся и топай обратно к мамочке, - Лестрейндж впервые за весь разговор искренне веселится.
Затем – медленно отворачивается от окна и ввинчивает свинцовый взгляд в Беллатрикс.
- И если тебе хватило врождённой умственной отсталости для того, дабы потревожить то, к чему тебе прикасаться нельзя – чур, не удивляйся, когда волшебная сила начнёт быстро убывать согласно обратной экспоненциальной зависимости.
Лестрейнджи всегда были гениями в проклятиях.

Вот на кой ему вообще навязали эту девицу ещё по её малолетству? Родольфусу вполне хватало эгоизма для того, чтобы заботиться только о брате и своих желаниях.
- С тобой, Белла, удобно только в двух вариантах: или на поле боя, где тебе, идиотке, надо прикрывать спину, - поскольку с атакой у неё куда лучше, чем с защитой, - или в постели.
Маг отсалютовал стаканом виски:
- Так что марш в кроватку.

Мерлин.
Родольфус закатил глаза.
Как это уговорить лорда пришибить это недоразумение? А что – скажут позже, мол, вивисекция, все дела.

- Белла, не «выручил», а «выучил» - это раз. Ирландский, знаешь ли, не такой уж жуткий на слух, когда привыкнешь – это два. Чтобы употреблять вслух понятие рентаблеьности, сначала обратись к толковому словарю, - три. И я отлично помню, что эта фраза – единственное, что ты помнишь дословно. Молодец. Двадцать три года жизни не прошли даром – ступай и попроси у домовика сладенького. Утешься.
Лестрейндж всё-таки открыл окно – утренняя колючая прохлада водопадом хлынула в комнату. Надо же – всего-то месяц, проведённый в полевых условиях – а ему уже… тесно? Душно? Противно в комнате? Расскажи – не поверят. Хотя нет, поверят – Грейбэк, например. Или Макнейр. Или Долохов. Но вот будет ли у них всех время для разговоров ни о чём?
В Ирландии, казалось, мир вообще вертится в другую сторону, живёт только по законам Мёрфи и упрямо отказывается подчиняться всеобщим правилам.

Отчего-то ныли скулы – такое ощущение (насколько в последний раз Родольфус мог припомнить) было ещё год назад, мнится. Тогда был приём у Уилксов, приходилось сочиться улыбками первые полчаса – Рабастан, гадёныш, ещё долго без смеха не мог этого вспоминать. Хотя и ему там тоже досталось порядком: какая-то родственница Уилкса решила во что бы то ни стало заполучить себе Лестрейнджа в мужья.
- Тебе-то хорошо сидеть и ржать – а у меня синячище в пол-задницы!
Чуть хрипловатый и непривычно низкий для семнадцатилетнего парня голос брата был на удивление крепким якорем, который позволил Родольфусу удержать сознание и не сойти с ума, когда дело дошло до пыток.
Изумрудный юмор, мать их.

- А что, похоже, что я был у Лорда? – клацнул зубами маг, устало потирая шею.
Ладно уж. Спросонья не все могут соображать.
Ветер шевелил волосы на затылке.
Ветер шевелил раздражение в душе.